На главную ׀ Фотогалерея ׀ Литературная премия ׀ Мемориальный комплекс ׀ О твардовском

РАЗДУМЬЯ О ПРОЙДЕННОМ ПУТИ

 

Поэмы

Страна Муравия Василий Теркин Дом у дороги За далью-даль Теркин на том свете По праву памяти

И вот мы подошли к этому последнему подъему, который оборвался на новой высокой вершине всего пути.

Ряд особенностей завершающего этапа уже кратко описан в первой главе этой книги, в прежних статьях ее автора, а также в разделах об этой части пути Твардовского во втором издании книги А. Туркова (1970), в книге В. Дементьева (1976); статьях Дм. Голубкова, 10. П. Иванова, А. Истошной, Л. Лаилинского, А. Кондратовича, А. Павловского и других некоторых воспоминаниях (например, Г. Бакланова и др.) — главным образом на примерах отдельных стихотворений'.

Бросаются в глаза и преемственность, особенно по отношению к последним главам «За далью—даль» и нескольким стихотворениям 1954—1961 годов, и обновление, стремление к углублению активности познания и самопознания, их многослойности, движения к внутренней свободе, ответственности народного поэта. Развитие пафоса самостоятельного раздумья: «...я сам дознаюсь, доищусь», — говорит теперь Твардовский, продолжая и дополняя основной вывод «За далью — даль», поэт призывает: «А ты самих послушай хлеборобов». И самый важный вопрос одного из последних стихотворений, вопрос и начало ответа:

Что нужно, чтобы жить с умом?

Понять свою планиду:

Найти себя в себе самом

И не терять из виду.

И труд свой пристально любя, —

От всех основ основя, —

Сурово спрашивать себя,

С других не столь сурово.

(1969)

Эта суровость «спроса», напряженность раздумья о себе и времени; открытость этого раздумья новым вопросам И путям к ответу, отказ от поспешных ответов прежде все-, го выявляются в позднем Твардовском. Отсюда горьковатая строчка надежды на будущее: «... и может, меньше нашего наврут». И стремление, связанное с чувством приближающегося конца жизни, «на дне моей жизни», «без помех», наедине с собой — и наедине с жизнью и смертью. Никаких признаков смертельной болезни еще видимых не было; но что-то пророческое появлялось теперь в его стихах, неосознанное им самим, и усиление предчувствия близости конца, возникшего еще в конце 50-х годов, создавало особую остроту чувства и поиска глубинного хода, смысла жизни, и необходимость полноценного извлечения итогов, уроков. Не исчезают путеводные нити, и есть сознание нерушимых ценностей. В их числе великие книги, великие идеи, даже те, которые как будто «на пенсии давно», но, прикоснувшись к ним, «ты, время, обожжешься вдруг». Путь сурового раздумья, сурового труда души есть и путь утверждения, и путь расширения этих ценностей, и путь очищения от их подделок.

Это гармонировало и с некоторыми новым чертами его личности за пределами стихов, его общения с другими. «Как всегда, из написанных твоей рукой строчек разобрал едва половину, но все же понял, что стихи № 9 тебе понравились — очень рад, хоть и знаю, что не все там на уровне». Характерный отрывок из письма 1965 года. Это касалось группы стихотворений, которые все принадлежат к вершинам его лирики. И это не было просто игрой в скромность. Нет, в эти годы, при полном сознании силы своего таланта и своего значения в литературе, которое иногда собратьями по перу воспринималось как высокомерие, именно в эти годы он чаще стал просить отзыв о своих статьях, стихах и особенно принимал замечания, касающиеся проявлений рассудочности, неполноты свободы высказывания. Так, по поводу своего последнего крупного произведения писал в письме от 16 июня 1969 года: «Вещь эта вообще писалась с перерывами, довольно длительными и настойчивыми, много лет, и, хотя она наиболее, может быть, «личная» из всего мною написанного, она очень умственная, очень логична, но этого уже не изменить». Затем объясняет эту логичность и причинами нелитературными, но тут же добавляет: «Но это все же не оправдание — вещь эта мне дорога как есть. И думаю, что она гораздо шире и значительнее ее условно автобиографических рамок». Появляется новый для Твардовского элемент исповедальности, немного перекликающийся с волной исповедальности ряда поэтов нового поколения, не другого типа. Твардовский все более накоротке говорит с собой и в этом разговоре все больше освобождается от самооглядки, от рассудочной «умственности». Но, сохраняя сдержанность, с новой душевной умудренностью, достойной свободой разговора, ведет речь по душам о душе, о самом внутреннем, самом общем и самом личном, которое в то же время было шире, значительнее своих «рамок».

Первое стихотворение, в котором мы с долей условности отметили начало этого этапа, — «Слово о словах» (1962), дает и некоторый итог пройденного пути, и программу дальнейшего: светить «вдаль и вглубь до дна». Сдержанный ораторский пафос здесь совмещается с эмоциональной напряженностью, богатством цепочки метафор, страстностью высказывания. А рядом другое стихотворение этого года — «На пенсию! — последняя мечта»— с горьковатым, но и просветленным «подтекстом» формулирует тему наступающей старости, хотя ему было тогда только 52 года. А в ней — «последняя мечта» жизни человека, в которой

...мы расставляем вехи

Заветной жизни вглубь, без суеты

И обретенья мира без помехи.

Вглубь без суеты! Эта мечта и осуществляется его последующей лирикой и поэмами.

Новый путь включает в себя набор основных жанров прежнего пути. Причем характерно опять сочетание и самых коротких лирических стихов типа «стихов из записной книжки», и крупных повествовательных лирических форм, двух поэм. Но соотношение более дробных жанровых подразделений и черты их художественного метода, тематики продолжаются и существенно обновляются.

В лирике еще больше, чем в предыдущий период, преобладает прямое высказывание, главным образом типа дневниковых записей и разговора с середины с самим собой и другими. Принцип дневниковости сохраняется и в большом лирическом цикле «Памяти матери». В одном стихотворении возрождается и «лирика другого человека» («В живых-то меня уже нету», 1966), но также в форме как бы подслушанного отрывка разговора. В поэмах сохраняется жанр поэмы-путешествия. Но это новые путешествия, и по содержанию, и по форме. «Теркин на том свете» — сатирическая и вместе с тем философская сказка, путешествие на тот свет, в страну смерти, которая в то же время является страной бюрократической пародии на жизнь. Путешествие становится не только сатирическим гротеском, пародией самого путешествия, но и пародией пародирования жизни смертью. И уже без всякой пародийности — поэмой победоносного пути жизни через само царство смерти к жизни; пути правды через царство фикций, лжи — к правде. Сохраняется в поэме и принцип путевых картин и встреч, нанизанных на путь главного героя; но в отличие от предыдущих поэм здесь яснее обозначились и начало и конец, и принцип движения с середины совмещен с некой законченностью сюжета — сатирической солдатской сказки и сказки о путешествии героя в преисподнюю, в страну смерти, древнего мифологического мотива.

«На сеновале» — путешествие в страну памяти, с обратным ходом времени, а затем возвратный путь вместе с поступательным движением времени к тому настоящему, из которого началось путешествие. И в «На сеновале» вновь возникает и развертывается мотив одного из лирических отступлений «Василия Теркина» — воспоминание о том, как «позвала дорога в даль» из родного отчего угла. Но теперь, с высоты пройденного пути, отмечается то, что раньше в этом ходе из дома и в этой новой дороге не отмечалось, отмечается то, что не предвиделось —

...Сорвется с места край родной

И закружится в хороводе

Вслед за метелицей сплошной.

Мотив «метелицы», кстати сказать, — старый мотив русских судеб и судеб истории, мотив непредвиденной стихии, через которую все же в конце концов проходит реальность новой дороги. И главным героем становится сам автор. Но активно участвует и собеседник — читатель, как это было в поэме «За далью — даль».

Во всех жанрах этого периода прослеживаются и ряд сквозных тем-мотивов предыдущих периодов пути Твардовского, н новые мотивы, связанные с дальнейшим движением народного самосознания. Эти мотивы также оставались мотивами путешествий в пространстве и времени, дорог и домов. Очень разных, разнообразных и очень взаимосвязанных в одном главном. Путешествий и на тот свет; и в космос вместе с Гагариным; и в свою молодость и разные сроки жизни, даже в час своего рождения; и в пережитые «странности и страсти» реального пути хлеборобов и всей страны, тех людей, которые «все превзошли и с поля не ушли»; и совсем как будто малых повседневных кратких путешествий лирического «я» вдоль шоссе «в междуречье Пахры и Десны». И путешествий вместе со своей матерью по дорогам ее жизни и русского крестьянства. Все это были путешествия к себе, в поисках самого себя. Через себя к другим и вместе с другими и через других опять к себе.

Перейти на страницу ->  2  3  4  5