На главную ׀ Фотогалерея ׀ Литературная премия ׀ Мемориальный комплекс ׀ О твардовском

Стихотворение "Братья"

 

Поэмы

Страна Муравия Василий Теркин Дом у дороги За далью-даль Теркин на том свете По праву памяти

Еще одно стихотворение того же года, в несколько другом ключе. И еще более высокого художественного уровня. В «Братьях» слилось несколько основных тем Твардовского 30-х и не только 30-х годов. Семья, семейная общность, дом, родные места, преемственность тра­диций семьи и дома, память; соотношение семейной общности с исторической жизнью народа; трагедия русского крестьянства того времени — и трагедия всякого человека, всякой семьи, через которую проходит разрыв связи времен и которая все же сохраняет эту связь и собственную общность. Все это выражено как одно целое, с необыкновенным лаконизмом, силой, многозначностью и в единой найденной поэтом интонации, в которой совмещаются деловое, точное описание — рассказ, задушевная грусть, любовное воспоминание, горькая ирония, сдержанный трагизм; просветленная, умудренная печаль и неразрешенный, мучительный вопрос. Все это делает стихотворение одной из вершин лирики Твар­довского и образцом жанра лирического рассказа-воспо­минания, в котором лирическое «я» прямо говорит о своем и от себя, в отличие от «Гостя», — но также со своей сюжетностью и повествовательностью.

Стихотворение содержит четко очерченное лирическое событие и в этом смысле сопоставляется с «Гостем». Но здесь еще резче разница между внешним и внутрен­ним лирическим сюжетом и гораздо более выражена активность лирического «я». В отличие от «Гостя», где время сконцентрировано, как в «Гостеприимстве», в одном дне, встрече и прошедшее незаметно переходит в настоящее и наоборот, здесь время — более объемное и сложно построенное. Ясно отделено прошедшее от настоящего, и вместе с тем все стихотворение построено на совмещении двух лирических времен — времени воспо­минаемого и времени воспоминания. Хронотоп довольно четко очерчен. Определенное место, определенный хутор, какая-то часть ушедшей молодости: «Лет семнадцать тому назад». Дальше, как и в других стихотворениях Твардовского этих лет, каждое четверостишие отве­чает определенному микроэпизоду, последовательности воспоминания и вспоминаемого потока жизни, но с бо­лее сложным построением и с перерывами последова­тельности, которых не было в «Госте».

Первая строфа играет роль, как и в «Госте», некоего введения или увертюры. Первые две строчки — просто вводная констатация времени и эпизода своей биографии, первое выступление на сцену «мы», от имени которых ведет разговор «я». Последующие две строки, которые во всех вариантах автор разбивал на четыре, отвечают уже следующей самостоятельной смысловой единице.  Начинается другая основная тема — любовь «мы» к родному месту, хозяйству. Это было единоличное, семейное хозяйство, что подчеркнуто четырехкратным повторением слова «свой». Но главное в этом ощущении «.своего» чувство, я бы сказал, не частной, а личной собственности. И тут же конкретизируются приметы, детали «своего» — хутор, сад, колодец, ельник и шишки. Раз­бивка строк выделяет эти элементы, и слово «свой» усиливается анафорическим написанием. И выделено то, что ближе всего детскому мышлению, — «сад» и «шиш­ки». А сопоставление хутора и шишек вносит в первую же строку стихотворения элемент чуточку иронического отношения лирического рассказчика к своему детскому чувству собственности. Интонация первой строфы в целом — внешне спокойная,   описательно-повествовательная. Но есть элементы и последовательности деталей, и ритмико-синтаксической организации, которые вносят в эту интонацию и нечто другое. Последовательное перечисление — от большего к меньшему, со странным выделением слова «шишек» в заключение. И звуковая организация, и система синтаксических параллелизмов и лексических повторов. И во всех четырех строчках — сверхсхемные ударения на первой стопе, с дополнительными внутренними сверхсхемными ударениями во вто­ром двустишии, усиленные повторением слова «свой». Все это в совокупности создает некоторую субинтонацию, более напряженную.

В следующей строфе появляется новый персонаж — отец, и он охарактеризован двумя поведенческими, точнее говоря, поведенчески-языковыми жестами. Первое двустишие — первый жест, первая деталь: называл не детьми, а сынами. Замена обычного житейского слова более «высокой», даже чуточку торжественной формой (хотя здесь, возможно, с оттенком некоторой шутли­вости или ласковой строгости) — тончайший штрих, показывающий этого отца, для которого мальчики не про­сто ребятишки, а наследники хутора, будущие взрослые хозяева. Вспомним, как через шесть лет в стихотворе­нии «На хуторе Загорье» описывается, как батькины сыны — пять человек, уже заранее делят этот хутор, как если бы это было крупное помещичье имение. И отец — крестьянин с амбицией владельца, для которого хутор нечто вроде маленького имения, сознает миссию будущих наследников и продолжателей рода и любит их уже за некую «ухватку» (а в первом варианте даже за «породу»). И поэтому сажает по обе стороны от себя этих ребятишек как будущих наследников престола. «Обапол» — народное выражение, по обе стороны, — уже редко употребляющееся в обычной разговорной речи. Употребление его здесь поэтом усиливает оттенок торжественности, необычности и вместе с тем некой народной традиции, связанной с крестьянским бытом. И беседует отец со своими сынами не о чем-либо пустяковом, текущем, а «о жизни», о важном. Продолжение мотивов первой строфы оттенено перекличкой слова «себя» со «свой», а «с нами» и «нас» с «мы» предыдущего четверостишия. Богатая рифма: сынами — с нами, подчеркивает также основные темы — ключевые слона. И опять оба двусти­шия связаны не только рифмой, но и синтаксическим па­раллелизмом и дополнительной внутренней рифмой второй и третьей строчек (называл — сажал). Продолжается движение интонации предыдущей строфы, и даже усиливается ее звуковая доминанта, огласовка на «а» теневой рифмой и внутренними ассонансами с преобладанием ударного «а».

Третья строфа продолжает тему предыдущей и вместе с тем резко усиливает ее эмоциональное наполнение. Вначале резкий интонационный переход — вводится пря­мая речь отца. И троекратное обращение «сыны» еще больше подчеркивает значительность, которую вкладывал в своих наследников, и в свое отцовское чувство, и в их братство отец как глава семьи. Обращение дано в форме трех неопределенных вопросов, с оттенком неко­торой повелительности в исходном «ну». Значительность как будто ничего не значащего обращения оттеняется деталями поведения сынов. Они сидят «выпятив груди». Тут уже с более ясной авторской улыбкой, даже иронией показывается квазиторжественность этой минуты. И соответственно два мальчика при этом как бы заскакивают в свое желаемое будущее, будущее крестьян-хозяев. И опять маленький оттенок, передающий именно крестьянскую психологию: если большие, то значит — женатые люди. Продолжатели семьи. Таким образом, вводится еще одна структура в настоящее время: будущее того прошедшего, того настоящего в прошедшем, когда сыны сидели рядом с отцом как будущие его взрослые наследники. Ключевые слова «мы» и «сыны» также связывают эту строфу с предыдущими. Особая торжественность, хотя с оттенком скрытой авторской иронии, сцены, как мгновенный кадр, выделена и ритмом; третья строчка — вместо трехстопного четырехстопный анапест, и строчка разделена на полустишия, с четким обособле­нием по смыслу, параллелизмом синтаксического строе­ния и повтором слова «стороны». Сменой и вместе с тем наращиванием, подъемом интонационного движения эта строфа создает кульминацию движения основной темы — воспоминания и мотива отцовской и братской близости и их сознания своего будущего назначения. Но — как и в «Госте», и в ряде других стихотворений Твардовско­го — здесь говорится и о том, что не говорится. Как будто незначительные и неопределенные детали и словесные жесты передают и силу детского ожидания, детского устремления в некое будущее и вместе с тем реальную неясность того, что их действительно ждет, вместе с их отцом. И без прямой авторской оценки наращивается авторская сдержанная ирония и горечь в самом изобра­жении мечты и предчувствий сынов и отца-хозяина. Значительность и вместе с тем неопределенность ожидания-назначения акцентируется и звуковой организацией строфы. Опять — внутренние повторы; кроме «сыны» и «стороны» и внутренняя рифма «одной... другой», при более в целом сложном построении синтаксиса и ритма, чем в предыдущей строфе.

Перейти на страницу ->  2