На главную ׀ Фотогалерея ׀ Литературная премия ׀ Мемориальный комплекс ׀ О твардовском

Обновление поэтики

 

Поэмы

Страна Муравия Василий Теркин Дом у дороги За далью-даль Теркин на том свете По праву памяти

Сам Твардовский в «Автобиографии», говоря о переходе от своих ранних стихов к «Стране Муравии», писал: «Пристальное знакомство с образцами большой отечественной и мировой поэзии и прозы подарило мне еще такое «открытие», как законность условности в изобра­жении действительности средствами искусства. Услов­ность хотя бы фантастического сюжета, преувеличение и смещение деталей живого мира в художественном про­изведении перестали мне казаться пережиточными моментами искусства, противоречащими реализму изобра­жения. А то, наблюденное и добытое из жизни мною лично, что я носил в душе, гнало меня к новой работе, к новым поискам».

И преодоление чрезмерной прозаизации, и дальней­шее углубление в реальность действительности осуще­ствились в лирике даже раньше, чем в поэме, как это видно, например, в стихотворении «Братья» и ряде других 1933—1934 годов. В большой поэтической форме это преодоление вполне четко наметилось и в незавершенной поэме «Мужичок горбатый», как это видно и по сохранившимся фрагментам. Но решающим скачком была действительно «Страна Муравия».

И на этом скачке большую помощь оказало новое обращение к опыту Некрасова. У Некрасова в это время Твардовский учился искусству соединить разговорное и мелодическое начала, искусству превращать «снижение» в новое возвышение и соединять событийность, сюжетность (в поэтическом, а не прозаическом понимании сюжета) с лирической эмоциональной наполненностью. Это было и продолжение общей связи с некрасовской тради­цией. Народность и реализм Некрасова, внимание к конкретному народному человеку, демократизация литературного героя — все это связывало Твардовского с тра­дицией Некрасова. Но с той коренной разницей, что у Твардовского не могло быть разрыва между лично­стью демократического интеллигента и низового трудового человека. Основным носителем душевного богатства, многообразия человеческой психологии становился сам массовый народный человек, прошедший через опыт революции к новой народной интеллигентности. И это создало основу поиска синтеза более смелой, даже под­час как бы разорванной ассоциативности сознания чело­века XX века с его особым чувством новизны, даже парадоксальности и катастрофизма исторического процесса, и чувства преемственности, поиска устойчивого це­лого. Отсюда и еще более далеко идущий, чем это было возможно во времена Некрасова, сдвиг к прозаизации стиха, использованию еще более последовательно опыта прозы, — и художественной, и деловой, и еще более сме­лые поиски поэзии самой этой прозы. Отсюда и карди­нальное преодоление «литературности», и вместе с тем выработка нового поэтического языка, новой более син­тетической интонации, нового более «объективного» ли­ризма, нового человеческого многоголосья в поэзии. Это выразилось и в дальнейшей разработке жанровых харак­теристик.

Как и в предыдущем периоде, с точки зрения соотно­шений в стихе авторского «я» и вне авторской действи­тельности, субъективного и объективного, выделялось четыре группы стихотворения.

Первая — собственно сюжетно-повествовательная или очерковая, где авторское «я» целиком остается за сценой, выражается лишь образами людей и ситуаций, ко­торые он изображает. Это — рассказы в стихах. К этой группе стихотворений при­надлежат такие достижения, как «Гость», «Бабушка», «Хозяин», «Прошло пять лет», «Встреча», «Что он де­лал», «Прощание», «Ивушка», весь цикл о Даниле, «Ленин и печник». Стихи этого типа составляют около одной трети общего количества стихотворений и несколько более половины количества написанных в эти годы Твардовским строк. И в рамках этой группы стихотворений можно выделить более крупный повествовательный жанр — рассказы в стихах: «Рассказ предсе­дателя колхоза» (1935—160 строк), «Рассказ Ма­трены» (1937—140 строк), «Еще про Данилу» (1938 — 300 строк), «Про теленка» (1938—160 строк), «Ленин и печник» (1938—1940—164 строки). И жанр коротких повествовательных стихотворений, размером обычно от 30 до 70-ти строк, продолжавших жанр «Гостеприим­ства». Один из лучших и первых образцов этого жан­ра — «Гость» (1938 — 64 строки). К этому жанру отно­сятся и лучшие стихи в цикле о Даниле. Большая часть стихов этой группы имеет центрального персонажа (на­пример, «Рассказ председателя колхоза»), но чаще рассказ ведет или некий рассказчик, не совпадающий ни с автором, ни с персонажем-героем («Ленин и печник»), или просто «автор» («Гость» и мн. др.). Такие стихи, как «Прошло пять лет», «Сын», «Счастливая, одна из всех сестер», и другие несколько отличаются более ак­центированным авторским голосом (в форме оценочных эпитетов, косвенной речи).

Другая группа стихотворений — также сюжетно-повествовательные или дневниково-описательные стихи, но с более ясным активным присутствием, непосредственно высказывающимся лирическим «я» — чаще всего в форме обращения от имени этого «я» к главным персонажам или их судьбам. Из лучших стихов этих лет сюда относятся — «С одной красой пришла ты в мужний дом...», «Кто ж тебя знал, друг ты ласковый мой...». Некоторые из этих стихов тесно связаны с лирикой прямого выска­зывания о себе, споем, только, так сказать, без названия, таково стихотворение-обращение к матери ребенка «Ты робко его приподымешь». Но авторское «я» все же здесь остается неопределенным, может звучать и «как лирика другого человека». Третья группа — «лирика другого че­ловека». Сюда относятся — «Катерина», «Невеста», «На свадьбе», «Соперники», «Погляжу, какой ты милый» и др. В качестве другого человека — лирического героя — здесь могут выступать и мужчина, и женщина, и целый коллектив людей — некие «мы» («Катерина»), люди раз­ных профессий и положений, но всегда чем-то близкие автору по своей психологии, люди из народа и обычно представители конкретного дела.

И, наконец, четвертая группа, в которой прямо высту­пает лирическое «я», и его высказывание составляет основную ткань стихотворения или, во всяком случае, играет в нем решающую роль. Высказывание или в фор­ме комментария-добавления при описании, или рассказе (например, ряд стихов-воспоминаний и т. д.), или — реже — в форме прямого высказывания или размышле­ния, не ограниченного какой-либо отдельной картиной или впечатлением. К этой группе вместе с пейзажной лирикой относится почти половина всех произведений Твардовского этого периода, не считая «Страны Муравии». Ряд важнейших ключевых стихотворений «Рожь отволновалась», «Братья», «Я иду и радуюсь...», «Кру­жились белые березки», «Путник», «Матери», «Мы на свете мало жили», «Сельское утро», «Звезды, звезды...», «Сын мой уснул...», «На хуторе Загорье», «Поездка в Загорье» и др. Соотношения объективного и субъектив­ного в лирическом событии — переживании — размыш­лении и здесь сильно варьируют. Большей частью имеется четко определенный лирический сюжет: например, в «Братьях» — история семьи, ее судьбы, лирический рассказ с прямым высказыванием от имени лирического «я»; «На хуторе Загорье» и «Поездка в Загорье» — лирический отчет и очерк о своей поездке в родные места. В других стихотворениях какие-то картинки, описатель­ные, бытовые или смешанные природно-бытовые, без прямого высказывания — «Сельское утро». В-третьих — некие ма­лые, но по существу многозначительные, существенные микрособытия — переживания, моменты личной жизни (например, «Путник», «Я иду и радуюсь...»), стихотво­рения наиболее сосредоточенные непосредственно на са­мом себе, хотя и соотнесенные с отдельными ситуациями и деталями объективного мира.

В самых повествовательных стихах проявлялось лирическое начало — спецификой ли­рической интонации и лирического времени. И в поэме «Страна Муравия» повествовательное начало тесно спле­талось с лирической окраской отдельных кусков и цепью непосредственных лирических вы­сказываний — или прямо от автора, или через косвенную речь, сливающую голос автора и персонажа.

Таким образом, во всех жанрах поэзии Твардовского этого периода мы имеем дальнейшее продолжение событийности, сюжетности классической русской реалистической лирики, но дополненное новыми лирическими возможностями, порожденными действительностью XX века, действительностью наших 30-х годов, а также личной судьбой Твардовского, стремлением сблизить разнопластовые и разномасштабные явления в едином лирическом событии, движении человека и его памяти. То «сопряжение далековатых идей», которое всегда было при­суще поэзии, доходит в поэзии XX века до небывалого размаха дальнодействия и разноразмерности. Если у Блока поездка на рысаке превращалась в поездку над бездонным провалом в вечность, то у этого, более деловитого юноши 30-х годов, веточка двурогая сирени, которую он мимоходом подержал и обронил, также дальнодействует с огромными переживаниями о далеком, безвестном друге, о его смерти за славные дела и т. д.

И соответственно дальше разрабатывается та новая структура лирического времени, первые контуры которой мы видели в «Докладе» и других стихах предыдущего периода. Времени многопланового, разного для разных персонажей и для лирического «я» и все же совмещенного в одном, однократном времени-высказывании. Так, в стихотворении «Песня» время обращения лирического «я» к матери, его настоящее время, удвоено совместным слушанием с матерью песни. А в этой песне, проигранной на пластинке, всплывает целый поток и одна конкретная ситуация давно прошедшего времени и пережи­вается заново, как если бы она была сейчас. И затем наступает третье время,  многозначительное  молчание «старухи   матери»,  заключающее  стихотворение, — совместный безмолвный комментарий и лирического «я» и матери. А время, вспоминаемое матерью, включает дополнительное обращение к ней сына. Такие конструкции времени, как мы уже отмечали в первой главе, отсутствовали в лирике XIX века и даже в лирике Бунина и возникли только в лирике Мандельштама, но у Твардовского получают дополнительное развитие, за счет увеличения многоголосия самого времени и персонажей. Другой пример — возникновение  мотива будущего воспо­минания о своем  настоящем  в  конце  стихотворения «Ты робко его приподымешь», — о том, как мать будет вспоминать, как кормила  своего ребенка, и вспоми­нать вместе с его дальнейшей жизнью, и все это в форме  переживания-размышления   сейчас, теперь  лирического  «я», его  обращения  к  женщине — матери ребенка.

Перейти на страницу -> 2