На главную ׀ Фотогалерея ׀ Литературная премия ׀ Мемориальный комплекс ׀ О твардовском

Главные темы. Поэтика

 

Поэмы

Страна Муравия Василий Теркин Дом у дороги За далью-даль Теркин на том свете По праву памяти

Обычно в литературе о Твардовском все его послевоенное творчество рассматривается как единый крупный третий этап'. При этом он резко противопоставляется предыдущим, и общим признаком считается изменение тематики, появление или резкое усиление лирического личностного и аналитического начала. Это верно лишь отчасти. Стихи конца 40-х годов даже менее «аналитичны», чем «Доклад», и не более «личностны», чем «Путник» или «Две строчки» и ряд других стихов довоенного и военного времени. С другой стороны, как это кратко показано уже в I главе, эволюция Твардовского после войны была настолько существенной, что лучше разделять послевоенное творчество, по крайней мере, на два периода, равносильных по значению предыдущим, хотя их границы менее резко обозначены. Рассматриваемый здесь период, в свою очередь, более четко подразделяется, чем предыдущие. Выделяются две стадии — 1946—1953 и 1954—1961 годов, отвечающие ясным подразделениям и всей истории общества, народа; начало второй стадии существенно подготовлено обновлением тематики и манеры в лирике 1951 года и в первых главах «За далью — даль» (1950— 1953). Стадия 1954—1961 годов резко отличается от предыдущей действительным усилением аналитического и лирического начала, связанным с общим подъемом активности и самодеятельности народного самосознания. У Твардовского этот переход еще раньше выразился и разработкой темы личной ответственности и требований к себе художника, и появлением новой сатирической линии, развернутой критики бюрократизма в первом варианте поэмы «Теркин на том свете», над которым он работал уже, по-видимому, с конца 1945 года и завершившимся к 1954 году. А другая линия аналитического и внутренне-личностного начала появилась в главе «Литературный разговор» в поэме «За далью — даль»(1954)..Этот перелом пути Твардовского совпал с аналогичным ходом всего нашего литературного процесса, в частности, в пьесе «Настя Колосова» (1949—1950) и особенно в «Районных буднях» (1952—195(1) В. Овечкина, во «Временах года» В. Пановой, и прозе Л. Яшина и др., а в поэзии — в некоторых стихах Я. Смелякова и др. Дальнейший сдвиг у Твардовского резко обозначился с 1956 — 1957 годов и в тематике непосредственно связанных с проблемами этих лет глав «За далью — даль», и в общем всестороннем развитии активного аналитического начала в этой поэме и в лирике конца 50-х годов. На фоне одновременной новой волны общего развития всей нашей поэзии и выступления нового поколения поэтов, целиком с ней связанных. Но так как «За далью — даль» — главное произведение Твардовского разбираемого периода — создавалось и до и после этого крутого перелома, в какой-то мере обобщило его подготовительный и последующий этапы, фазы, являясь в то же время неразрывным целостным произведением, несмотря на резкую смену вариантов отдельных глав, и так как первые главы этой поэмы еще очень близки тематике, позициям автора и поэтике предыдущего отрезка пути, — ближе, чем к стихам после 1961 года, — то можно рассматривать весь период 1946—1961 годов как единое целое, с дальнейшими его более дробными подразделениями. Внутри первой стадии также выделяются три фазы: 1) стихов и прозы первых послевоенных лет—1946— 1947 годов; 2) во многом резко отличная— 1948—1950 годов; 3) еще более отличающаяся— 1951 — 1953 годов.

Первая начинается стихотворением конца 1945 года «Отчизна» и кончается стихотворением «В тот день, когда окончилась война» (1947 г. и доработано в 1948 г.), включает и первую послевоенную прозу Твардовского — очерк «В родных местах» (1946) и рассказ «Костя» (1944—1946), — целиком еще связанную (и по тематике, и по поэтике) с «Родиной и чужбиной». Творчество этих лет еще непосредственно продолжает мотивы последних стихов военного периода. Но резко выделяются две струи. Одна, более декларативная, с активным, но очень обобщенным лиризмом, представлена относительно слабыми, несколько риторическими стихами («Отчизна», «Родина» и др.)- Другая сосредоточена на теме «жестокой памяти войны» и ее роли в новых, мирных условиях и представлена несколькими очень конкретными и сильными стихотворениями, а также указанной прозой. В очерке-рассказе «Костя», одном из лучших прозаических произведений Твардовского, дан многосторонний, яркий, углубленный, на документальной основе образ одной из героинь войны, девушки, фронтового товарищества и самого автора, как зоркого наблюдателя, комментатора, аналитика, неотделимого от путей войны и своих героев.

Тема и пафос народной войны непосредственно продолжается и в замечательном (несмотря на некоторую растянутость) большом (168 строк) стихотворении «Я убит подо Ржевом», которое сам Твардовский и все критики справедливо считали одним из лучших его стихотворений и которому посвящена уже целая литература (в частности, опыт детального анализа А. Абрамовым). В этом стихотворении соединяются черты жанра «лирики другого человека» прежних периодов Твардовского, нового типа лирической «исторической песни», рассказа и монолога, с некоторыми отдаленными фольклорными аналогами. Тема памяти войны выступает в новом ракурсе—как тема преемственности жизни и подвига погибших и жизни живых, продолжения жизни после смерти, завещания погибших героев — живым современникам, их ответственности перед погибшими. Тема победы жизни над смертью не только в смысле сопротивления ей, пока человек живет, как это было в главе «Смерть и воин» «Василия Теркина», но и в смысле продолжения жизни человека, ясно сознающего, что он умер. Условного, сказочного, но с удивительной, прямо-таки «галлюцинарной» реальностью конкретности места («в пятой роте на левом»), времени, самого высказывания, разговора- мертвого как живого с живым. И особого чувства единства жизни, всего бытия, продолжающего жизнь любого отдельного человека, если он погиб во имя жизни: «Я — где корни слепые // Ищут корма во тьме; //Я — где с облачком пыли// Ходит рожь на холме», и т. д. Жизнь природы, труд, вся человеческая общность как действующая память и конкретное действие — все это совмещено в одном страстном лирическом высказывании, которое включает в себя и цепь картин всемирно-исторической битвы, ее конкретного хода, ее возможных судеб. Сила чувства хода картины и переживания усиливается двойным эффектом — незаконченности войны в сознании лирического героя и сознания победоносной законченности главного события автором и читателем, вместе с сознанием дальнейшего открытого движения хода истории и жизни живых. Получается при всей внешней простоте очень сложное сочетание лирического и эпического времени, — времени лирического героя, исторического события и времени читателей, слушателей, даже грядущих поколений, всей жизни живых — в одном неразделимом настоящем времени этого высказывании этого, живущего после смерти, человека в этом данном, сиюминутном его слове. И соответственно совмещены грандиозная обобщенность картины войны, судеб народных, судеб человека с непосредственной задушевностью, неповторимостью переживания, сконцентрированного в нем чувства братства, товарищества, объединяющего и живых и погибших. Характерно, что в этом чувстве выделены два излюбленных семейных мотива Твардовского, и каждый как бы удвоен: двойной образ матери — той, живой матери погибшего воина, который продолжает жить и «там, куда на поминки даже мать не придет», и Матери-Родины, и образ братьев, как «побратимов» общей войны и как всего братства советских русских людей, даже братства, родства всего живого и его поколений. Характерно также подчеркивание нравственной основы этого братства и этой посмертной жизни, скромность самооценки лирического героя и вместе с тем его «горькое право» завещать живым (вспомните в «Переправе», что мертвые бойцы «навек правы»). Опять сливаются в одном «я» — «я» и «мы», и один голос воплощает, выражает богатство единого и многостороннего пафоса — патриотизм, беззаветная преданность, честность и честь, скромность и уверенность в правоте, чувство братства и равенства, чувство ответственности за все живое даже после своей смерти. Дальнейшее развитие чувства ответственности Василия Теркина! И Твардовскому удалось найти удивительную интонацию, все это выражающую в одном высказывании — задушевно-доверительной беседы с собой и другими, и мощного ораторского призыва («О, товарищи верные.»), и воински точного самоотчета, и отчета о событии, и углубленного размышления, и повелительного обращения, и вопроса самому себе и другим, и безграничной веры в победоносную силу жизни вместе с обнаженной горечью суровой правды своей гибели и жизни своей земли: «Ах, своя ли, чужая,// Вся в цветах иль в снегу...// Я вам жить завещаю, — // Что я больше могу?» Сила этой интонации проявляется и в обычном для Твардовского непринужденном сочетании в естественном потоке речи прозаизмов, конкретных примет реального, хотя несколько обобщенного солдатского языка («ни дна, ни покрышки») и высоких поэтизмов («очи померкли» и т. п.), и еще больше проявляется в синтетической музыке, напеве. Его внешней метрической формой, схемой здесь становится особый двухстопный анапест, неожиданно, но не случайно перекликающийся с анапестом «Братьев» (так же как скрыто перекликается пафос братства и памяти в обоих стихотворениях), обогащенный новой энергией и разнообразием ритма, систем рифм и внутренних повторов, резких и вместе с тем очень естественных переходов разных форм беседы, рассказа, описания, размышления, призыва, вопроса; плавного хода и неожиданных перебоев; разнообразно построенных коротких и длинных ритмико-синтаксических фигур, звукосочетаний — и все это в единой проникновенной, настойчиво щемящей и воодушевляющей мелодии, в которой голосом мертвого солдата говорит и сам автор, его главная мысль-чувство. Сам Твардовский позже, в 1969 году, говорил о ней так: «... навечное обязательство живых перед павшими за общее дело, невозможность забвения, неизбывное ощущение как бы себя в них, а их в себе». Хотя ни в одной прозаической формулировке нельзя полностью выразить суть стихотворения, все же Твардовский с обычной для него четкостью самоанализа подчеркивает основное — «навечность» памяти, связи времен, актуальную бесконечность подвига и единства своего «я» со своим героем, и со всем народом, и с теми миллионами людей, которые отдали свою жизнь за жизнь оставшихся жить и будущих поколений. И особенность специфического для Твардовского лиризма — скрытого лиризма автора в «лирике другого человека», двуголосие и многоголосие в едином голосе. Стихотворение завершает одну из линий лиризма Твардовского эпохи войны и намечает новую линию, непосредственным продолжением которой являются — уже в форме прямого авторского высказывания и размышления— стихотворение «В тот день, когда окончилась война» и ряд стихотворений последующих лет.

Перейти на страницу ->  2