На главную ׀ Фотогалерея ׀ Литературная премия ׀ Мемориальный комплекс ׀ О твардовском

"Страна Муравия"

 

Поэмы

Страна Муравия Василий Теркин Дом у дороги За далью-даль Теркин на том свете По праву памяти

История написания этой поэмы рассказана Твардовским и авторами комментария к последнему переизданию поэмы. Дополнительные сведения дают некоторые варианты и наброски из рабочей тетради Твардовского   1934 — 1935 годов. Одной из заготовок к «Стране Муравии» можно считать стихотворение «Печник». В этом стихотворении (написано другим размером, но, по-видимому, было одним из набросков гл. XIV) есть реминисценция одной из тем «Братьев»: «А обапол садятся сыны — // Сын с одной стороны, // Сын с другой стороны». Но сообщается об этом от имени отца-печника о незадачливых, неудавшихся детях. Из этих публикаций видно, что вна­чале поэт хотел больше показать, так сказать, предысторию путешествия Моргунка. Два стихотворения, возмож­но, не были набросками поэмы, но косвенно связаны.

Многое с тех пор изменилось. Но когда Твардовский уже летом 1970 года вновь перечел поэму, готовя издание стихов и поэм для «Библиотеки всемирной литерату­ры», он сказал В. Лакшину: «Знаете, как опасно перечитывать старые свои сочинения: все не так, все не нра­вится. Но вот «Муравия», такая молодая ведь, на мно­гое я смотрю сейчас иначе, а почему-то ничего не стыд­но. Ничего не стыдно», — повторил он, чуть помолчав, крепко и твердо, и стал цитировать 7-ю главу поэмы:

Нет, никогда, как в этот год,

В тревоге и борьбе,

Не ждал, не думал так народ,

О жизни, о себе...

Этой цитатой Твардовский указал, в сущности, на то, что он в 1970 году считал главным в поэме: тревогу, борьбу, ожидания, размышления народа в тот крутой, переломный период, «год» его истории. И в 1980 году, перечитывая поэму, можно с этим согласиться...

Критическая литература о «Стране Муравии» очень обширна, и много написано верного, начиная с первых откликов на нее М. Серебрянского, Е.Усиевич и др. Наиболее существенное — в книгах В. Александрова (1950), Е. Любаревой (1957), П. Выходцева (1958, 1960), А. Туркова (1960, 1970), А.Кондратовича (1978), замечания в статьях Ю. Буртина (1970, 1976). Все кри­тики определяют пафос поэмы как пафос социалистиче­ской перестройки деревни, пути крестьянина от иллю­зий мелкого собственника к признанию коллективного пути — и к зажиточной жизни, и к выявлению своей личности. Но в рамках этого общепринятого понимания де­лаются разные акценты. Одни подчеркивают «благовест» в честь коллективизации (С.Наровчатов), другие — что Твардовский «не сгладил той ожесточенной не на жизнь, а на смерть борьбы, которая шла тогда в деревне, не преуменьшил сил и страстной убежденности ни одной из спорящих сторон» (С. Маршак). Некоторые критики еще в 30-е годы ставили вопрос об идеализации колхозной жизни в поэме (позже — Е. Любарева, А. Макаров, Ю. Буртин и др.). Эта идеализация связывалась или со сказочными (Любарева), или романтическими (В. Овечкин), или обобщенно-фольклорными элементами в поэме; отмечалась как ее недостаток или, наоборот, восхвалялась. Общепризнано, что поэма до сих пор представ­ляет собой единственное поэтическое произведение о кол­лективизации, которое выдержало проверку временем. Ю. Буртин (1970) отметил и элементы рассудочной заданности, подталкивания движения героя автором. Мно­гие отмечали особое значение мотива дороги, путеше­ствия: и его значение, как пути крестьянина в колхозы, и более обобщающее значение, как «дороги жизни, кото­рая тем самым может быть близкой всем и каждому» (Е. Любарева).

Почти во всех работах о поэме подчеркивалась ее непосредственная связь с некрасовской традицией (в частности,  «Кому на Руси жить хорошо») и с фолькло­ром. Позже отмечались связи с более широкой тради­цией поэм-путешествий типа «Дон-Жуана» Байрона и др. В то же время еще Чуковский в книге о Некрасове отметил и некоторые отличия от некрасовской традиция не только по тематике и общей идейной позиции. Отме­тил, что, в отличие от Некрасова, Твардовский использовал частушечный, современный фольклор. М. Гиршман (1965) указал на большую «интона­ционную подвижность» поэмы Твардовского. Но недав­но В. Кожинов (1978) подчеркнул зависимость поэмы от некрасовских интонаций.

В отличие и от предыдущих и от последующих поэм в «Стране Муравии» имеется не только ясно очерчен­ный поэтический хронотоп, но и повествовательная кон­струкция поэтического события — сюжет в более узком или внешнем смысле (поиски легендарной «страны Муравии», где нет колхозов, но есть крестьянское счастье своей земли и самостоятельного труда на ней; кража и поиски коня в этой дороге). Есть и другой, более внутренний сюжет — психологического движения и главно­го персонажа, и коллективного героя-народа в момент крутого исторического поворота, кризисной ситуации. Путешествие Моргунка к мнимой стране счастья — это и путешествие его к подлинным критериям и путям сча­стья, и вместе с тем путешествие к правде, к выбору ме­жду иллюзией и действительностью, к обоснованию и оценке мечты. В ходе пути происходит перевертыва­ние,— то, что герою казалось ценностью, оказывается антиценностью; уважаемый сосед, с которым хотелось быть наравне, оказывается жуликом и негодяем; воро­ватые цыгане оказываются тружениками и мастерами своего дела. И вместе с тем утверждение исходной глав­ной ценности — трудового начала и права выбора.

В поэме есть начало типа введения или увертюры. С первой же главы — путь. В главе всего 52 строки. Но уже ее зачин создает настрой не только главы, но и всей поэмы.

С утра на полдень едет он, Дорога далека. Свет белый с четырех сторон, И сверху — облака. Тоскуя о родном тепле, Цепочкою вдали Летят — а что тут, на земле. Не знают журавли. У перевоза стук колес, Сбой, гомон, топот ног. Идет народ, ползет обоз, Старик паромщик взмок.

Бросается в глаза разномасштабность зрения поэта. И весь «свет белый» и детали быта. В последующих строфах еще ряд таких совмещений. И совмещение мотивов дороги и переправы, двух ключевых образов всего Твардовского, и попутный образ перевозчика, также один из сквозных персонажей его поэзии. Первая строчка — точка отсчета во времени. Сам путник еще не на­зван, это только «он». Но следующая строчка уже указывает на размах предстоящего путешествия, и само небо присутствует в его начале и небесные путники — облака, журавли. А их «не знают» вызывает некое чув­ство ожидания, неясности предстоящего путешествия и чувство масштаба (сопоставление с небом). И вдруг — в девятой строчке резкий скачок с неба на землю. «Стук колес». От журавлей и облаков, от всего света белого — к малой земле, этому конкретному перевозу, паромщику. И дальше следует зарисовка сцены перевоза (цитирую только начало), насыщенная разнообразными звуковыми и зрительными образами, и первыми поведенческими деталями; и даже в нескольких строчках — пунктиром намечена галерея разных путников и разных скоростей их движения; ползет обоз, паром идет, спешит уполно­моченный, быстро течет речка, а раньше еще быстрей летели журавли. И сразу же дан и первый образ конкретного труда, ведь старик паромщик — «взмок». Труда дороги. И первый собирательный образ — «народ». И коллективная фигура — какая-то плотничья артель. И о ней также сообщается дополнительная подроб­ность —она везет гармошку. Затем — опять скачок масштаба. Везет гармошку очень далеко, «на край страны». И все это движется — и малое, и большое. В следующих строфах движение продолжается после перевоза и кон­кретней выступает облик самой дороги: «Гудят над по­лем провода, // Столбы вперед бегут». Бег столбов под­водит к расширительному образу движения: «Гремят по рельсам поезда, // И воды вдаль текут». Опять резкое изменение масштаба, ощущение размаха движения. И вместе с тем возврат к исходному образу дороги.

А дальше — первый взгляд в сторону, окружающий пейзаж. «И шапки пены снеговой // Белеют у кустов, // И пахнет смолкой молодой // Березовый листок». Обратный скачок в размерности: от «поездов» и всей страны — к микродетали. И новый элемент в чувственном богатстве картины — первый запах, после того, что мы слышали и видели. Эту малую деталь, конечно, едущий, «он», сам не может чуять. Это уже глаз и обоняние наблюдателя — автора. Он едет вместе со своим персонажем, ведет дневник, как это мы часто уже наблюдали в стихах Твардовского.

Зрительные детали, с одной стороны, помогают конкретизировать время, определенный хронотоп: дорога, весна, уже начали распускаться березовые почки. Но, с другой стороны, в хронотопе есть противоречивые чер­ты или он отвечает несколько необычной ситуации самой природы. Ибо обычно почки распускаются уже после того, как везде сошел снег. Возможно, что речь шла об остатках «пены снеговой», нанесенной половодьем (так трактуют эти строчки А.Кондратович, Вик. Смирнов), что также редко совпадает с появлением березовых листьев. Возможно — другое, просто небольшое отступление от фенологической точности, сознательное или бессознательное, благодаря чему в одном хронотопе совмещены два разных, хотя и близких времени весны. И, наконец, третье — действительное наблюдение, связанное с необычным ходом весны.

Перейти на страницу -> 2  3  4