На главную ׀ Фотогалерея ׀ Литературная премия ׀ Мемориальный комплекс ׀ О твардовском

РАЗДУМЬЯ О ПРОЙДЕННОМ ПУТИ

 

Поэмы

Страна Муравия Василий Теркин Дом у дороги За далью-даль Теркин на том свете По праву памяти

Непосредственное высказывание «я» в своей «святой боли» стало в центре всех высказываний, с одной стороны, а с другой стороны, еще больше расширился его внутренний круг. Отсюда и круг взаимопереходящих обобщающих тем последнего Твардовского: я и мир, я и природа, «я» и «я», я и свой путь, я и путь народа, я и путь жизни на земле, я и смерть, я и время; везде это «я» не только «я», и нигде это «я» не уход в себя. Но связь «я» и «мы» становится менее рассудочно определенной и более глубинной. В путь к себе и через себя в этом единстве вошел и опыт горьких обид и святой боли — за себя и других. Новый опыт познания и самопознания. Записи «без помех» одного человека — о себе и обо всем; от записей о «космоса дальних светах» до записей о многозначности поблекших чернил в старой тетради... Записи и непосредственного потока сознания и напряженного усилия труда души. Еще большее значение приобретают временные и вечные темы-мотивы связи времени, соотношения жизни человека и природы, жизни и смерти. Столь характерное для Твардовского стремление поспеть за движением огневого вала, «бегущего дня» современности как бы несколько отходит на второй план. Отходит, но не уходит, остается и как непосредственный отклик и как выражение наиболее глубинных процессов труда души современного человека, народа, его коллективной души и коллективного труда. Но главное теперь — труд памяти и раздумья, психологического углубления, переосмысления. Непосредственно критическое, сатирическое начало выражено с небывалой, даже гневной силой в «Теркине на том свете». Корни этой поэмы уходят в предыдущий период; она опубликована в 1963 году, но с датой 1954 —1963. Текст 1963 года существенно отличается от текста 1954 года, но тесно с ним связан. Поэма рассматривается как сатира на бюрократизм; эта ее направленность указывалась и самим Твардовским в двух его заметках-комментариях к поэме. Поэма вызвала в свое время полемику, однако большинство критиков, включая краткие последние отзывы К. Симонова (1976) и А. Дементьева (1979)2, истолковывают поэму в соответствии с ее действительным замыслом. Кратко говоря, направление и значение поэмы вполне соответствует знаменитым ленинским словам: «...самый худший у нас внутренний враг — бюрократ». Трактовка бюрократизма вполне соответствует его ленинскому пониманию. И особенно подчеркнуты, обнажены две сущностные черты бюрократизма: показуха — «обозначено в меню, а в натуре нету» — и формализм, бездушие, подмена реальной действительности системой фикций, якобы человеческих и для человека, на деле античеловеческих, чуждых человеку; подмена реального дела «условиями игры». Бюрократизм показан и в его конкретно-исторических проявлениях, и в его самых общих чертах как широкого социально-психологического явления — в еще более широком понимании как форма отчуждения человека. Тут поэма перекликается и контрастирует с поэтикой «Процесса» Кафки. Но вместе с тем является и своеобразной полемикой с Кафкой, так как «тому свету» противопоставлены реальная действительность, победоносная сила жизни реального человека; кошмарность преодолевается и реальностью исхода, и самой поэтикой реалистического гротеска. С другой стороны, есть перекличка поэмы с пьесой Шварца «Тень». Тема соотношения «меню» и «натуры» продолжает и тему, начатую в поэме «За далью — даль», и одну из тем «Слова о словах». И вся критика бюрократизма — тему большого потока советской литературы, начиная со знаменитых «Прозаседавшихся» Маяковского и ряда других его произведений. И в самой гротесковой, условной сказочности поэмы есть перекличка с поэтикой стихотворения Маяковского, как известно, в свое время одобренного Лениным. Есть и более отдаленные переклички — и с Щедриным, и со Свифтом, даже с Данте, и с древнейшим фольклором, мифологическими мотивами. И все это совершенно новое, «твардовское».

За слоями сатирического значения поэмы вскрываются еще более глубокие слои: во-первых, еще более глубокая общая тема соотношения реальных и мнимых величин в жизни любого человека и общества и, во-вторых, тема соотношения жизни и смерти (Теркин — активный носитель и символ самой жизни —«там, где жизнь и т. д.). Этот глубинный смысл «Путешествия» Теркина на тот свет продолжает смысл главы «Смерть и воин» «Василия Теркина», путем отпочкования от которой и родилась эта поэма и связь с которой подчеркнута всем стихотворным строем и даже прямым цитированием одной из главных ключевых фраз той поэмы — «пушки к бою едут задом». В этой перекличке намечается и еще один   глубинный   смысл   поэмы:   значение   памяти —

... Память, как ты ни горька,

Будь зарубкой на века,

и оглядки назад в любом действительном движении вперед. А пустоутробие бюрократизма раскрывается в поэме как форма пустоутробия самой смерти. Борьба со смертью, ее «пустоутробием» раскрывается как живое движение, конкретность реальной жизни реального человека и его памяти о самом себе и о жизни в целом, его общности с другими живыми. Как битва реального личного начала с безличностью. И, наконец, как битва реального человеческого времени с его актуальной бесконечностью любого дня, «если он не даром прожит», с пустой вечностью, безвременностью смерти, ее «вечного выходного».

Основная система принципов, идей поэмы, определяющих и ее конкретно сатирическое, и ее широчайшее нравственно-философское содержание, определяет и всю своеобразную систему художественного мышления. В ней

... С доброй выдумкою рядом

Правда в целости жива.

Для поэмы характерно сочетание элементов газетного сатирического фельетона, обобщающей сатиры-гротеска и философской сказки с приемами традиционной — и бытовой, и небытовой — сказки. Сочетание реальности кошмара, системы теней и самой конкретной социально-бытовой реальности. Сочетание своеобразной системы образов без лиц, даже не масок, а только как бы знаковых обозначений неких социально-психологических антиреальностей, и конкретного психологического изображения живого Теркина и «промежуточной» фигуры мертвого товарища, с иной стороны, уже отчужденного от самого себя, обезличенного, а с другой — еще сохраняющего черты человеческого товарища, фронтовика и конкретного поведения людей того времени. Соединение условности, гротеска и предельной, даже бытовой конкретности прослеживается во всей интонационной системе поэмы, с продолжением разговорного хорея «Василия Теркина», в сочетании с разговорными интонациями более поздних поэм и лирики, и новыми гротесковыми формулами и символами. Отсюда удивительно разнородные и все же органически совмещенные интонации, в том числе исполненный подлинного пафоса кусок заключительной части поэмы, изображающий решительную схватку Теркина со смертью, с мощным напором движения интонации и замечательными деталями-метафорами. Например: «И песок сухой, сыпучий // Из-под ног бессильных тек». Этот «песок»— одна из мощных метафор-деталей, которыми Твардовский изобразил в поэме то, что как будто нельзя изобразить: и муку борьбы умирающего со смертью, когда жизнь, как песок, уходит из-под бессильных ног, и продолжение «текучести» этой борьбы, и течение самой жизни, которая все же в конце концов выносит из этого песка, если живущий действительно борется за жизнь. Концовка поэмы является и точным описанием бреда возвращающегося к жизни тяжело раненного, уже как будто даже умершего, но удивительно жизнестойкого человека, и точным описанием напряженности и мук труда души, борьбы жизни за жизнь, и многослойным символом-метафорой поезда, пути жизни в борьбе со смертью.

После «Теркина на том свете» непосредственно сатирические мотивы исчезают. Но другие, более глубинные слои этой поэмы, и прежде всего тема соотношения жизни и смерти, реальности и ее теней, путешествия души, времени являются основным и для «На сеновале» и особенно для лирики 1964—1970-х годов.

Стихотворение «Памяти Гагарина» (1968)—отклик на гибель Гагарина — непосредственно продолжало два последних стихотворения предыдущего периода — «Космонавту» (1961) и «Оркестры смолкли, отзвучали речи» (1961), пафос которых — новый подвиг народа и конкретного человека, преемственность этого подвига. В «Памяти Гагарина» поэт еще раз вспоминает этот подвиг и выделяет в нем нравственное начало, начало новых возможностей всей человеческой общности и неотделимого от этой общности добра, сопоставляет его и с внутренним, «домашним» миром человеческой личности и общности, и с общим трагизмом бытия, той же излюбленной темой жизни, смерти, памяти: «Ах, этот день двенадцатый апреля,// Как он пронесся по людским сердцам!// Казалось, мир невольно стал добрее, // Своей победой потрясенный сам». И в свете этой победы земля

Как будто меньше стала,

Но стала людям, может быть, родней.

Ах, этот день, невольно или вольно

Рождавший мысль, что за чертой такой

На маленькой Земле — зачем же войны,

Зачем же все, что терпит род людской?

Гагарин у Твардовского — это еще один из героев галереи тружеников. И стихотворение дает как бы «краткий биографический очерк», в контрастном противопоставлении крестьянского сына с его однофамильцами князьями. И в этом именно видит поэт «весть, залог бесценный», который Гагарин «доставил нам из будущих веков». Конкретность, реальность этого залога («в том праздничном угаре») — это конкретность судьбы этого крестьянского сына и его славы, которая «неподсудна» самой смерти. Но тут же Твардовский не забывает отметить, что слава эта

На жизненном пути

Не меньшее, чем подвиг — испытанье, —

Дан бог еще его перенести.

Еще один мотив включен — трудность испытания человека славой. А затем — с внезапным переходом, как бы даже переломом пути мысли — сопоставление всего этого с тем, что за славой стояло, с тем конкретным человеком, с его неповторимостью. Но далее:

Перейти на страницу -> 1  3  4  5