На главную ׀ Фотогалерея ׀ Литературная премия ׀ Мемориальный комплекс ׀ О твардовском

Литературные взгляды

 

Поэмы

Страна Муравия Василий Теркин Дом у дороги За далью-даль Теркин на том свете По праву памяти

Это — также большая тема, достойная особой книги. Пока появилось немного работ, специально ей посвященных. Здесь ограничимся лишь краткими замечаниями.

Твардовский много выступал как литературный критик, а порою как литературовед. Его статьи и выступления на литературные темы, притом в очень неполном составе, занимают целый том в его последнем собрании сочинений. Он несомненно обладал не только художническим, но и литературно-критическим дарованием; так же, как стремился к полному самоанализу, стремился и к анализу литературы. В особенности той литературы, которая была ближе всего к его творчеству, прежде всего русской литературы XIX века и современной литературы. Ни одной статьи или выступления, посвященных литературе более отдаленных времен, у него нет, если не считать разрозненных сопоставительных замечаний. (В его творчестве, как мы видели, использованы и самые древние фольклорные мотивы, но всегда в контаминации с более поздними.) Но в литературно-критических статьях о современной литературе он рассматривал ее в соотнесении, явном или неявном, с классической русской реалистической традицией XIX века. Двумя главными фигурами этой традиции для него были Пушкин и Некрасов, только о них из всех классиков он специально писал и выступал. О Пушкине — в двух речах-статьях 1949—1962 годов, о Некрасове — в автобиографической заметке, показывающей роль книги Некрасова в крестьянской семье, в отчем доме Твардовского, и в юношеской литературоведческой работе 1938 года.

Значение их традиций для творчества Твардовского с самого начала его пути отмечалось всеми критиками, самим Твардовским и выше в этой книге. Однако в своих высказываниях о классиках поэзии Твардовский прежде всего акцентировал общие принципы реализма и народности искусства, художественного мастерства, совершенство которого видел в Пушкине, гражданской ответственности. Более прямые сопоставления поэтики Твардовского с Некрасовым или Пушкиным, столь распространенные в нашей критике и литературоведении, как мы видели, лишь иногда соответствуют его творчеству.

Кроме Пушкина и Некрасова, Твардовский знал и ценил всех классиков русской поэзии XIX века, хотя и не посвящал им специальных статей. В устных беседах часто особенно выделял Тютчева. Помню наши совместные восторженно-комментаторские перечтения ряда стихотворений Тютчева еще в самые первые годы жизни Твардовского в Смоленске — и новые возвращения к этой теме уже в конце 50-х годов. И косвенное значение тютчевской традиции в его творчестве было гораздо большим, чем кажется на первый взгляд. Ему были очень близки тютчевская углубленность, размах поэтической мысли; тютчевский заостренный психологизм, дневниковая манера; свобода, разнообразие интонации, гибкость синтаксических и ритмических конструкций, многоплановость лексики и общей структуры образов; широкое развитие в ряде стихотворений Тютчева и «лирики другого человека», так разнообразно продолженной, расширенной и развитой самим Твардовским. Он ценил также Баратынского, знал многое наизусть. Был хорошо осведомлен во всем широком потоке русской поэзии этого века, и мы находим у него упоминания — с разными знаками оценки — и таких поэтов, как Вяземский, Ростопчина и др. Среди других классиков поэзии XIX века очень близок ему был Тарас Шевченко, которого он — с юношеских лет — высоко ценил, много переводил и стал одним из лучших переводчиков Шевченко на русский язык. В лирике и поэмах Шевченко его привлекали (особенно в «Гайдамаках», с которыми во многом перекликается и «Василий Теркин») высокая народность, соединение героического и будничного, эпического и лирического, интонационное разнообразие, жанровая свобода.

Из прозаиков, сколько знаю, любимым и главным был Лев Толстой. Отсюда и строчка «даже Льву Толстому» — «пусть себе он бог» — в стихотворении «Вся суть в одном-единственном завете». Влияние Л. Толстого, как мы видели, проявлялось не только и не столько в прозе Твардовского, сколько в его поэзии; было очень глубоким и кардинальным и в общих принципах типизации героев Твардовского, психологического анализа, «диалектики души» и в его лирике. Однако оно никогда не переходило в подражание.

Русскую классическую прозу Твардовский хорошо знал, неоднократно к ней возвращался. Можно выделить знание и понимание Чехова, Глеба Успенского. Глеб Успенский цитируется им в его прозе, и он несомненно, в известной мере, повлиял на Твардовского, в особенности на очерковую прозу, с ее сочетанием публицистики, анализа, пластического изображения, сжатой и емкой типизации.

Горькому была посвящена специальная рецензия молодого Твардовского, в которой были подчеркнуты его значение как народного художника и особенности его творческого пути как человека, вышедшего из народных низов. Позже Твардовский особо отметил значение Горького как поэта: «Большой подъем нашей литературы связан с именем А. М. Горького. Его «Песня о Буревестнике» стала достоянием массового читателя». Некоторые рассказы Горького и «Жизнь Клима Самгина» не раз упоминались им и в личных беседах, а социальны; психологизм и своеобразная система лейтмотивов «Клима Самгина», возможно, косвенно повлияли на общее творческое развитие Твардовского.

Шолохов был для него одним из образцов «высокого мастерства» в нашей художественной прозе. «Он, не гадая о том, специально, создал целую плеяду видных советских прозаиков», которые вслед за ним «неизмеримо расширили площадь действительности, осваиваемой нашей советской литературой». Критерий расширения «площади действительности» был одним из важных общих эстетических критериев Твардовского, и мы видели, как это расширение осуществлялось всем ходом его творчества. Он отмечал значение «Поднятой целины» как «свидетельства художника» о «величайшем историческом перевороте в многовековом укладе деревенской жизни», как «достоверной картины новой социалистической деревни с ее героями, людьми, которых мы с тех пор как бы знаем лично». В этой формулировке попутно проявляется еще один эстетический критерий, относящийся не только к прозе, но и к поэзии, — создание характеров, с такой естественностью, что читатель воспринимает их как личных знакомых. Косвенное, но несомненное влияние Шолохова, особенно «Тихого Дона», о котором Твардовский всегда отзывался с большим уважением, проявилось и в общем принципе психологической углубленности, социальной определенности, масштабности, многогеройности эпического и лирического начала поэзии Твардовского.

В еще большей мере можно говорить о глубоких перекличках с Фадеевым, с которым он был связан и многолетней личной дружбой, а подчас и прямым влиянием писателя на прозу и поэзию Твардовского. Твардовский неоднократно подчеркивал глубинную психологическую конкретность, богатство проблематики, жизненную достоверность «Разгрома» и «Последнего из удэге». Касаясь связи прозы и поэзии, Твардовский приводил как пример «Молодую гвардию», ее «поэтические элементы: лирические отступления, монологи, общую приподнятость тона, пафос прямого авторского высказывания и т. д., подчеркивал значение этого произведения в общем потоке военной прозы».

В поэзии XX века Твардовский с юношеских лет ценил Бунина. Бунин также и в прозе, — наряду с некоторыми произведениями Горького (особенно «Климом Самгиным»), Шолохова, Фадеева, — был ему близок. О Бунине Твардовский не раз писал и сам отмечал, что ему обязан как художник. А я вспоминаю, что уже в начале нашего общения (1928—1929) мы вместе читали и восхищались стихотворением Бунина «Одиночество», в частности, его концовкой; бунинским искусством лирико-психологической новеллы; бунинским искусством реалистической детали, как бы перенесенной из прозы в поэзию, в том числе и особой «поведенческой» детали, так разработанной Твардовским.

Большая статья Твардовского о Бунине (1965) является одной из лучших его литературно-критических работ, совмещающих качества высокохудожественного эссе и углубленного научного анализа. Эта статья очень повлияла на всю последующую «буниниану», вплоть до самых последних работ (Л. Долгополова, А. Е. Горелова, Л. В. Крутиковой). Твардовский выделяет в Бунине прежде всего то, что ему наиболее близко и ценно, и через Бунина связывает традиции русского реализма XIX века с современной литературой. Он отмечает высокую конкретность, сконцентрированность реализма Бунина, его лаконизм, «экономичность письма», исключительную наблюдательность; роль поэтики родных мест, поэтики воспоминания; «тонкую живопись природы»; использование в стихе прозаической детализации, разговорной речи; подчеркивает новаторское значение поэзии Бунина при ее кажущемся консерватизме формы, удивительную зоркость художнического зрения, слуха, даже обоняния, «высокую простоту». Указывая на значение конкретного изображения Буниным современной ему действительности, Твардовский пишет и о значении проблематики «вечных тем» у Бунина, прежде всего тем любви и смерти, их, для Бунина, неразделимой связи. Выявляет подлинные ценности творчества Бунина, несмотря на враждебные политические взгляды Бунина, которые Твардовский также не затушевывает.

Другие русские поэты начала XX века привлекали уже гораздо меньшее внимание Твардовского. Он посвятил небольшую статью (точнее — набросок речи) Блоку в связи с 75-летием со дня его рождения (1955), где говорит, что Блока «мы уже давно воспринимаем в ряду самых дорогих нам имен отечественной поэзии». Такие стихи, как «О доблести, о подвигах, о славе», входят в число «шедевров русской лирики». И даже в ранних, собственно символистических стихах есть «сила искреннего чувства в поэзии, выраженного хотя бы и в чуждой нам системе лексики, образов, стихотворной фразеологии». Как пример — стихотворение «Ты в поля отошла без возврата». И Твардовский замечает: «Такие вещи в поэзии бывают очень часто. Не всегда в ней прямое содержание имеет главную силу» (подчеркнуто Твардовским). Отмечу, что путь самого Твардовского шел к все более глубокому совмещению «прямого» и «непрямого» содержания в его собственном творчестве. Однако Твардовский оговаривает, что и у зрелого Блока, даже в лучших его вещах, «есть черты, запечатленные предрассудками школы, ограниченностью мировоззрения и т. п.», «не говоря о бумажных цветах его поэзии, их немало». Фразу о «бумажных цветах» у Блока Твардовский повторил как-то и в беседе со мной уже значительно позже, в 60-е годы. В общем, Блока он принимал очень избирательно, хотя и понимал его огромную роль в развитии поэзии XX века. Но косвенно опыт Блока также проявился и в поэзии Твардовского; в частности, блоковский принцип и пафос «пути» был даже ближе Твардовскому, чем он сам это сознавал. Ценил он в Блоке и его «музыку», его певучее начало. Но все же больше его привлекали поэты, у которых он видел элементы прямой жизненной конкретности, «прямого содержания».

Перейти на страницу: 2 , 3