На главную ׀ Фотогалерея ׀ Литературная премия ׀ Мемориальный комплекс ׀ О твардовском

РАЗДУМЬЯ О ПРОЙДЕННОМ ПУТИ

 

Поэмы

Страна Муравия Василий Теркин Дом у дороги За далью-даль Теркин на том свете По праву памяти

Твардовский не обращается к смерти с прежней пренебрежительностью («Ты, дура, смерть»). Смерть не только враг человека, как это было в военное время. И не только жесткие сроки, мера жизни, как в некоторых стихотворениях 50-х годов. Теперь смерть — это и те могильщики, и та их работа, неожиданно перекликающаяся с трудом садовников, о которой мы читаем в «Памяти матери». В столкновении с ней — работа самой жизни и новое раскрытие в ней силы человеческой общности. Это и непосредственное ощущение продолжающейся жизни-памяти тех мертвецов, которые и живого могут поправить. А жизнь в лучшие свои минуты «дорога до смерти». И трактовка жизни и смерти входит как часть в общую трактовку времени, соотношения ее смертного и бессмертного, преходящего и непреходящего.

* * *

Можно очень схематически перечислить набор главных признаков этой поздней и вершинной лирики Твардовского.

Синтез философской, психологической и своеобразной исторической лирики и лирической поэмы. Разговор с собой и временем, и с временем не только настоящего, но и прошедшего, со всем движением времени; одновременный разговор с разными временными подразделениями и их носителями, представителями исторического потока народной жизни и потока собственной жизни как частицы этой более общей жизни. Время как память, и как настоящее, и как предчувствие будущего в единой длительности, в едином беге часов-минут. И свое «я» как совмещение и прошлого и настоящего. Углубление в себя как углубление в других и, наоборот, как углубленное самосознание всего народа, даже как некое самосознание всей жизни на земле. Дальнейшее увеличение внутренней свободы. И отсюда еще более свободная разговорно-дневниковая интонация, передающая процесс свободного движения мысли-чувства, часто с подвижными вторыми слоями и разнообразными переходами. Все это очень отличается от сюжетной лирики в прежнем понимании. И все же во всей этой текучей подвижности лирического высказывания — особая лирико-психологическая сюжетность, не переводимая на язык прозаической сюжетности, но подчас включающая ее элементы. И особая дополнительная, щемяще-грустная, хотя и просветленная мудрым раздумьем, преодолением личной боли судьбами других людей, но подчас трагически напряженная личная тема — тема нарастающего предчувствия приближающейся близости конца жизни, последнего отлета или последнего перевоза. Стремление встретить его с подобающим человеку мужеством и достоинством. И освещенный этим стремлением пафос последнего пересмотра своего пути, со всей строгостью, нелицеприятностью к самому себе, со всей ответственностью народного поэта и его беспощадным реализмом, конкретностью. Трагизм неизбежного конца всякой жизни просветляется именно сознанием неприхорошенности итога, но и не напрасности пройденного пути, и каковы бы ни были ошибки и заблуждения, грядущие тревоги и вопросы. Просветляется неискоренимым и по-новому постигнутым в глубинах самого себя сознанием чувством человеческой общности, общности прошлого, настоящего и будущего, человека и всей жизни на земле. Отсюда резкое увеличение роли «вечных тем» и возникающая перекличка с традицией Тютчева, с его совмещением дневниковости и философского раздумья, вместе с перекличками с поздним Пушкиным, с такими его дневниковыми раздумьями, как «Стихи, сочиненные во время бессонницы»; с новой переработкой мотивов некрасовской лирики, особенно стихов последних некрасовских лет, с новым переосмыслением ассоциативных возможностей и новых интонационных свобод величайших лириков XX века. В частности, неожиданные переклички даже в деталях сложных синтаксических ритмических конструкций со столь далеким во многих отношениях Пастернаком, как и переклички с поэтикой Заболоцкого.

* * *

...В этом последнем своем пути Твардовский опять был и не одиноким — и вместе с тем уникальным, единственным.

Поворот к углубленному самопознанию и труду души был общей тенденцией лучших наших поэтов самых разных направлений и 60-х годов, современников Твардовского, и последующих, вплоть до, видимо, и предстоящих. Можно назвать этот поворот поиском глубины. Углубления пути познания и самопознания. Поэтому можно найти переклички и с темами, мотивами, с элементами поэтики Твардовского у разных поэтов разных поколений. У таких поэтов, как Б. Слуцкий, В. Шефнер, А. Гитович, поздний Рыленков и ряд других — большей частью этого своего родства с Твардовским и не осознававших, как не осознавал эти переклички и сам Твардовский.

Со Слуцким Твардовского особенно сближает сходное отвращение к «литературности»; резкое преобладание непринужденной разговорной речи, часто и как бы затрудненной или отрывочной, насыщенной конкретными реалиями быта, психологии и языка; но отличает большее развитие музыкального и мелодического начала, твердых метрических схем; большая, обычно, напряженность движения интонаций; более сложный и разнообразный синтаксис; стремление выходить за пределы сплошных прозаизмов (которыми Слуцкий иной раз явно злоупотребляет, сближаясь тут с наиболее ранними опытами Твардовского).

С Мартыновым сближает только общее преобладание разговорных интонаций, широкое использование прозаизмов, иногда интонаций напряженного раздумья, ассоциативная свобода; но резко отличает углубленный психологизм, широкое развитие «лирики другого человека»; более сложные сплетения разных интонаций в одном и том же произведении; гораздо меньшее участие книжного языка, другой общий лексический состав (у Мартынова — более насыщенный откликами литературы, научно-технической терминологией); большая свобода и разнообразие синтаксиса, в частности обилие эллипсов (редких у Мартынова, как отмечает А. Д. Григорьева); отсутствие специфических для Мартынова звуковых ассоциаций; большее развитие напевного начала в самой разговорности.

Бывший круг особо близких Твардовскому поэтов «смоленской школы» в эти годы полностью растворился в общем потоке нового этапа советской поэзии. Но можно выделить несколько поэтов разных поколений, которые перекликались наиболее близко (или испытали даже непосредственное влияние) и с некоторыми предыдущими этапами пути Твардовского, и с его последним этапом: A.Яшин, К.  Ваншенкин, А.  Прасолов, А. Жигулин, B.Леонович, несколько смоленских поэтов — Вик.Смирнов, Ю. Пашков, которые другими нитями особо тесно были связаны с Рыленковым, также Л. Решетников и др. Некоторых из этих поэтов Твардовский сам выделил и непосредственно  помог  их  формированию   (Прасолов, Жигулин и др.). Некоторые пытались сочетать традиции Твардовского с обновленной есенинской и со своим самобытным, несколько лукаво-простодушным взглядом, чем-то также иногда перекликающимся своей пристальной конкретностью с наследием Твардовского, особенно — раннего (Вик. Смирнов).

Влияние Твардовского проявилось во всей советской поэзии в самой высшей мере там, где это не было прямое влияние, а где это был исходный опыт углубленно-конкретного постижения жизни, роста деятельного аналитического и пластического начала. И если сейчас иногда эта традиция Твардовского кажется даже чем-то оттесненной или заслоненной, то можно смело предвидеть, что она выражает самые глубинные тенденции и сегодняшнего и будущего развития советской поэзии.

Перейти на страницу -> 1  2  3  4