На главную ׀ Фотогалерея ׀ Литературная премия ׀ Мемориальный комплекс ׀ О твардовском

"Страна Муравия"

 

Поэмы

Страна Муравия Василий Теркин Дом у дороги За далью-даль Теркин на том свете По праву памяти

Хорошо прослеживаются эти черты поэтики во всей системе языка поэмы. Прежде всего в сочетании точных бытовых деталей и явных и скрытых метафор, символов. Вся поэма представляет собой огромную метафору-символ. И все элементы ее имеют двойное содержание — точного описания неповторимо конкретной ситуации или поведения и скрытых или явных ассоциаций с чем-то да­леко выходящим за рамки этого описания.

Можно отметить и некоторые особенности метафор Твардовского. Многие основаны просто на точном сопо­ставлении каких-то признаков, зримых или слышимых. Но обычно метафоры содержат динамический элемент. Характерно сопоставление даже неподвижных предме­тов с движением: «Навстречу шло // Золотоглавое село». Часто метафоры разрастаются в олицетворения с дополнительными ассоциативными «поведенческими» значениями. «Дождь поспешный, молодой // Закапал невпопад». Иногда простейшая поведенческая деталь содержит в себе поведенческое же сравнение, которое раскрывает его неожиданный смысл и перекликается с, казалось бы, совершенно другими поведенческими деталями другого ряда явлений. «И по-ребячьи Моргунок // Вдруг протянул ладонь. // И голову склонивши вбок, // Был строг и грустен конь» (гл. 3). И жест, и сравнение «по-ребячьи» бросают свет на особое душевное состоя­ние, которое очень приближенно можно определить, как сочетание чего-то весеннего, наивного, детского и неко­торого ожидания, неясности и все-таки надежды. А контрастно параллельное в той же строфе поведение коня, как человека, ассоциируется с тем, что в дальнейшем бу­дет сильно противоречить ребячьим надеждам Моргунка. Есть и отдельные типичные ассоциативные метафоры: «Голос тянется неспешный, // Как шаги издалека» (гл. 6). Сходство как будто совершенно несопоставимых впечат­лений подмечено очень точно, и дополнительно обосновывается контекстом этой метафоры, — обстановкой не­спешного ночного разговора случайно встретившихся, далеких друг от друга людей.

Местами — целые цепочки метафор, которые в сово­купности образуют еще более сложный ассоциативный ряд. «Конь выходит из станка // Гладкий, точно птица. // Конь невиданной красы, // Уши ходят, как часы. // Конь хорош, и что хорош, // Сам об этом знает» (гл. 10). Сна­чала немного странное сопоставление «гладкости» коня с гладкостью птицы, которое, однако, обосновывается ассоциацией между впечатлением от гладкой кожи здорового, чистого коня с гладкостью перьев птицы, и до­полнительной, более отдаленной ассоциацией, между способностью птицы к полету и способностью этого пре­красного коня к быстрому движению. Следующее сравнение хода ушей с ходом часов усиливает впечатление здо­ровья (и является его конкретной приметой), размерен­ности, стройности этого коня и неожиданно подводит к особому чувству времени, с ним связанному. А «пове­дение коня», который, как человек, знает сам, что он хорош, завершает особой квазипсихологической мета­форой ход двойного впечатления от этой образцовой ло­шади в сознании потерявшего своего коня крестьянина и сознании наблюдателя. Такие метафорические комплексы тесно связаны с многосторонним ассоциативным мышлением поэзии XX века и уже очень далеки от поэтики Некрасова, хотя и продолжают его наиболее смелые метафорические линии. Метафоричность сочетается с еще более развитой метонимичностью, на которой не буду здесь специально останавливаться. Именно в этой поэме уже достигнута максимально богатая их гармо­ничная оркестровка, унаследованная и следующими поэмами Твардовского.

Эта оркестровка проявляется и в многоголосии интонаций. В сочетании индивидуальных, коллективных голосов, разговорного и песенного начала и самого разнообразного повествовательного, описательного, вопросительного, восклицательного, с самыми разнообразными переходами в пределах одной и той же главы и перекличками в разных главах. По сравнению со всеми предыдущими работами Твардовского, прежде всего увеличивается многообразие и разнообразие переходов и резко увеличивается мелодическое, песенное начало, но всегда в сочетании с разговорной интонацией. В общем интонацию поэмы можно определить как многоголосую, напевно-разговорную; лишь в отдельных кусках вкраплены элементы ораторской интонации в сочета­нии с напевностью. И есть господствующая эмоциональ­ная окраска — сдержанно-взволнованного обращения-рассказа невидимому слушателю и своим персонажам.

Одним из важных элементов интонационного мастерства является искусство вариаций основной строфиче­ской схемы — четверостиший с перекрестной рифмовкой, ямбическим или хореическим четырех- и трехстопным метром, с многообразными отклонениями от этой систе­мы— главным образом использованием двустиший с параллельной рифмовкой, иногда переходами в более разностопные хореи и ямбы и др. Это строфическое мастерство обобщает систему строфики, разработанную в лирике 1928—1934 годов. Но исчезают дольники, как самостоятельный метрический тип. Главным новым элементом является большое разнообразие вариаций и бо­лее сложная оркестровка уже разработанных звуковых структур.

Если теперь вернуться к вопросу о литературных традициях поэмы, то можно согласиться с присутствием непосредственных связей прежде всего с Некрасовым, но только в самом общем, указанном выше смысле. И прежде всего в многогеройности, реалистическом изображе­нии народных характеров, сочетании напевности и раз­говорности. Но дневниковое время поэмы, размах и тес­нота многоголосья, смелая ассоциативность, совмещение, наложение разных масштабов изображения друг на дру­га и другие описанные выше особенности поэмы уже мало общего имеют с Некрасовым. В какой-то мере тут использован опыт метафоричности и ассоциативности русской поэзии XX века — Блока, Есенина, косвенно да­же, может быть, Маяковского, Багрицкого, Пастернака, но также лишь в смысле самой общей и отдаленной пере­клички. Резко отличается от всех традиций психологи­ческая усложненность того, что раньше казалось элементарным, однотипным; слияние насыщенности бытовой прозаической конкретности с анекдотичностью, гротесковостью, многозначной символикой; соответственно и новое сочетание многоплановой повествовательности и сдержанно лирического начала, сосредоточенности на центральном персонаже и полифоничности сопутствующих голосов. Все это выражает небывалое напряжение народного самосознания, подъем чувства коллективной личности, народной мечты, стремление к ее реализации; народного процесса выбора. Но в поэме выразились и социологизм сознания 30-х годов, некоторые упрощенные, отчасти даже иллюзорные схемы того времени. Поэтому, с одной стороны, достигнут небывалый синтез богатства, свободы воображения и стройной организо­ванности, целенаправленности, а с другой, есть ограничение этого синтеза рассудочной тенденциозностью.

...Много прошло времени с тех пор, как появилась эта поэма. Многое изменилось, и многое оценивается иначе, чем тогда. Но поэма осталась как память накала того исторического порыва, перелома в сознании и жизни, как изображение того, что уже выходит за рамки любого отдельного текущего исторического события. Это соотношение человека и общества, крах одной мечты и замена ее другой, человек и его мечта, человек и его иллюзии. Многообразие путей и необходимость выбора. Нравственные проблемы на пути. Колебания, сомнения, ожидания, тревоги. У каждого человека — своя «страна Муравия», свои пути, распутья, тупики и новые пути, мечты, разочарования, приход к реальности. И остается эта совсем особая поэма. Поэма процесса выбора и критериев выбора. Места «своего» пути среди тысяч других путей, и связь своего со всем этим множеством. Поэма пути как распутья.

Перейти на страницу -> 1  2   3