На главную ׀ Фотогалерея ׀ Литературная премия ׀ Мемориальный комплекс ׀ О твардовском

ТЕМЫ И МОТИВЫ

 

Поэмы

Страна Муравия Василий Теркин Дом у дороги За далью-даль Теркин на том свете По праву памяти

Теперь, перечитывая все эти стихи, поражаешься, как в рамках общей ясной социальной направленности Твардовского тех лет вырос этот особый пафос кровной близости, родства. Тут сказалось традиционное семейное начало, играющее такую большую роль в русской де­ревне. В 30-е годы оно подвергалось большим испытаниям и ударам: тысячи семей раскалывались, разбредались, и это также отразилось в ряде стихотворений и поэме Твардовского тех лет, вплоть до истории кулака Бугрова, бросившего своего сына, чтобы украсть коня. Но в разных формах происходило и расширение семейного начала за рамки традиционной деревенской семьи; выходцы из одной и той же семьи уходили из нее в са­мые разные сферы деятельности, как в «Семье кузнеца», но в той или иной мере сохраняли семейные корни, связи. И внутри семьи развивались более равноправные, достойные отношения. В сочетании этого расширения се­мейного начала с тенденцией сохранения семейной общ­ности Твардовскому виделось одно из поэтических на­чал времени, и он старался его художественно закрепить. Напомню для сравнения, что в творчестве многих крупнейших советских поэтов того времени — Багрицкого, Сельвинского, даже отчасти Светлова — семейное на­чало, традиции часто изображались как нечто, требующее преодоления или даже отрицания.

К «семейному» кругу мотивов примыкает круг стихов о девушках-невестах, об отношениях жениха и невесты и вся любовная лирика Твардовского, в которой также проглядывает принцип доминирующего семейного нача­ла. Отсюда стихи о невестах, о свадьбах («Семейный спор»). В стихах о любви преобладает повествовательно-сюжетная «лирика другого человека». Но имеются и сти­ли, близкие к любовной лирике в традиционном понима­нии — «Размолвка», «Звезды, звезды...», «Мы на свете мало жили...». В этих стихах образ любящего совпадает с образом  автора, лирического «я», хотя опять-таки нельзя вполне отождествлять это «я» с «я» биографическим. Мотивы любви присутствуют и в некоторых сти­хах с внешне совсем другой тематикой, иногда как вто­рой текст или подтекст (например, в лирическом пейзаже «Ледоход», 1936, и др.).

Любовная лирика Твардовского очень своеобразна. Нет ни одного стихотворения, которое содержало бы обычное для поэзии прямое объяснение в любви. Это чувство высказывается системой косвенных деталей, ассоциаций, соотнесений с поведением других людей. Чув­ство всегда очень чистое, но и очень сдержанное. Ни намека на любовь-страсть. В одном из лучших стихотворе­ний о любви это прежде всего любовь девушки-невесты, будущей жены, в которой «Столько нежности подруги // Столько гордости жены». И в этой любви нечто материн­ское: «Вся ты им живешь и дышишь, // Вся верна, чиста, как мать». И при всей сдержанности любовь у Твардовского — полнота самоотдачи другому человеку. Тут ведь заключается суть «вопроса» в таком редком для Твар­довского образце «чисто» любовной лирики, как «Звезды, звезды...».

Звезды, звезды, как мне быть,

Звезды, что мне делать,

Чтобы так ее любить,

Как она велела?

Вот прошло уже три дня, Как она сказала:

— Полюбите так меня,

Чтоб вам трудно стало.

Чтобы не было для вас

Все на свете просто,

Чтоб хотелось вам подчас

Прыгнуть в воду с моста.

Чтоб ни дыма, ни огня

Вам не страшно было.

Полюбите так меня,

Чтоб я вас любила.

                               (1938)

А примирение любящих в прекрасном стихотворении «Мы на свете мало жили» наступает именно от того, что и в момент разрыва любящая женщина подумала не о себе, не о своем уходе, уже как будто решенном, а о том, как на прощанье печку затопить, для того, с кем она хочет порвать. И тогда родились «настоящие слова». Благородство любви доходит у Твардовского до того, что и отвергнутый любящий желает любимой прежде всего счастья с другим («Невесте», 1936). Это благородство тем более благородно, что не претендует на благо­родство и выражено самой обычной разговорной, даже просторечной и простодушной речью. Мотив очень редкий в мировой лирике. Один необыкновенный предшественник у Твардовского был — это Пушкин, с его словами: «Как дай Вам бог любимой быть другим!» Но у Пушкина вместе с тем — полнота любви, страсти именно от этой полноты, преодолевающей ревность, преодо­левающей эгоистическую сторону любви. А здесь скорее особое чувство товарищества в самой любви и в отношениях к другим людям, и примирение с необходимостью: «Ничего тут не попишешь, // Да и нечего писать».

Может быть, отсутствием в любовной лирике Твар­довского непосредственно страстного, сосредоточенного на самой любви чувства объясняется и еще одна ее осо­бенность. В ней скорее больше первых проявлений зарождающейся любви («Случай на дороге», «Шофер», «Про теленка»), иногда только намеков да ее возможность. А с другой стороны, особенно сильно то, что непо­средственно готовит к семейному началу. Но оборотной стороной этой благородной и чистой и вместе с тем очень по-новому конкретной, психологически богатой любов­ной лирики является чрезмерность самой этой сдержанности. Любовь часто изображается как некий душевный запрос или вопрос о том, как надо или можно любить. И любовь эта обычно спокойная, далее чуточку рассудочная. Поэтому так спокойно протекает и размолвка в стихотворении «Размолвка». В стихотворении от име­ни влюбленной девушки, обращающейся к любимому, эта влюбленная не забывает ему напомнить: «Милый мой, не зазнавайся, // Не один на свете ты». И начинается стихотворение словами: «Погляжу, какой ты милый». Хотя есть в этом своеобразном любовном объяснении-нравоучении и подлинное чувство. И везде поэт больше зоркий наблюдатель, чем участник. Любовной лирике не хватает иногда непосредственной эмоциональности, но есть подлинные открытия новых форм душевного благородства и чистоты любви. И с удивительной тонкостью и наблюдательностью была подмечена и описана быто­вая реальность, даже как бы деловитость любовных от­ношений в различных жизненных ситуациях, всегда связанных с трудовыми делами и отношениями.

Образы-мотивы женщины-матери, жены, невесты, возлюбленной часто сопрягаются у Твардовского с изо­бражением женщины-работницы, мастерицы («Встреча», «Что он делал...», «Подруги», «Катерина», «Мать и дочь» и др.), подобно героиням очерков, о которых го­ворилось в предыдущей главе (сравни «Рассказ Матре­ны», 1937, и «Софья Лобасова», 1936). И женщины — трудовой подруги, иногда даже руководительницы («Катерина»). И суммируя эти мотивы, возникает другая большая тема у Твардовского этого периода: женской доли, ее исторических изменений. Одно время Твардовский даже собирался писать об этом поэму или большой цикл стихов. В стихах Твардовского нет отрицательных женских образов. Много внимания уделяется различным мотивам женского несчастья, горя — неудавшейся, несо­стоявшейся любви, неудавшейся жизни, — обычно с конкретной, социально-исторической мотивировкой этих женских судеб. Социальная мотивировка пронизывает и описание новых возможностей женщины в нашем обществе. Отсюда своеобразный пафос нового женского рав­ноправия, подъема женского человеческого достоинства одновременно с сохранением женской скромности. Появляются и образы женщин, которые стали знаменитыми колхозницами, и стихотворение о бывшей птичнице, ставшей знаменитой летчицей («Полина», 1938).

Семейные и «женские» мотивы переплетаются с другими мотивами человеческих контактов, общностей, товарищества, дружбы, даже просто соседства, земляче­ства, даже только «сверстничества» («Здравствуй, сверст­ница»). Отсюда такие стихи, как «Товарищу», «Друзь­ям», «Легко бывает вспоминать», и др. Все это сливается в теме новой человеческой общности, родства в ши­роком смысле слова, сочеловечности людей. И в этой новой общности — преодоление разъединенности, отчуж­денности, эгоизма, которые порождены частнособственническим свинством, стяжательством, недоверием, зло­бой. Крайним проявлением опять-таки является потеря кулаком Бугровым элементарного чувства отца к сыну. Но Твардовский описывает и менее резкие формы иска­жения собственническим началом нормальной человече­ской общности. Так, в сдержанно-драматическом, горьком стихотворении «Выезжали ночью в холодок» (1934) ребенок боится отца, который приказал ему следить, чтобы кнут не потерялся, и потеря кнута становится трагическим детским переживанием. Ласкательное обращение мальчика — «бать» звучит как горькая ирония, — но все же напоминание о силе семейной связи имеется и здесь.

Все эти мотивы зародились в прошлом периоде, но теперь они в известной мере освобождаются от напряженного социологизма. Лирическое начало, непосредственно личное и личностное по-прежнему для Твардовского четко социально мотивировано. Но присутствует и как естественное проявление нормальных человеческих чувств и свойств возникающей новой человеческой общности и лучших традиций прошлого.

* * *

Почти все эти разнообразные темы, мотивы возникли, как мы видели, еще у раннего Твардовского  1925—1932 годов, особенно 1926—1932 годов. Их круг теперь даже больше сосредоточился. И не продолжались те первые  опыты  изображения  людей  чисто городского труда, от уборщицы в учреждении до нового работника суда, которые мы видели у раннего Твардовского. Не продолжились и проблемы таких стихотворений, как «Доклад» или «Зеленый город». Но произошло и существенное обогащение, расширение, переосмысление ряда тем, только намеченных в предыдущем периоде, их более конкретно-личностное развитие. Отсюда усиление моти­вов семьи, дружбы, человеческой общности, ростков новых человеческих отношений. И часто в одном и том же стихотворении сплетались пучки нескольких тем, а са­мым общим явился пафос новой действительности, стрем­ление найти ее целостный образ. В этом пафосе были иллюзии, но была и реальная основа. Назревало и предчувствие новой гигантской трагедии истории. И реальный порыв к новой лучшей жизни, ее новой конкретности и преемственность этого порыва с исконными ценностя­ми трудового человека — народа, а также с исконными противоречиями человеческой жизни.

Перейти на страницу ->  1