Макаренков Владимир Викторович

В свет вышла новая книга известного смоленского поэта Владимира Макаренкова «Земли касается душа».

Своими впечатлениями делится заслуженный деятель науки РФ, доктор филологических наук, профессор СмолГУ Вадим Соломонович БАЕВСКИЙ.

В новой книге Макаренкова есть стихо­творение, которое начинается афоризмом:

Все, что поэтично,

В жизни - единично.

Мысль неожиданная, глубоко верная и весьма обязывающая. Выходит, все повто­рения, перепевы, пересказы, подражания в стихах - это не поэзия. Сразу отсекается вся бесконечная графомания, часто полугра­мотная и агрессивная.

Но как же быть с вечными темами, кото­рыми живет мировая поэзия на протяжении тысячелетий? Здесь на первом месте лю­бовь. Дальше - идиллия, верность родному дому, семье, природе, труду. В противопо­ложность этому странствия, чужие земли, чужие нравы тоже становятся предметом поэзии со времен «Одиссеи». Углубление в себя, в свои отношения с Богом, с миром, с другими людьми, близкими и далекими, с самим собой. Наконец, вечная тема поэзии - поэзия.

Как же это совместить? Предметы поэзии единичны - и к ним обращаются все новые и новые поколения поэтов? А есть поэты, ко­торые настоятельно работают главным об­разом на чужом материале. И среди таких поэтов встречаем классиков нашей литера­туры: Крылова, Жуковского. «У меня почти все или чужое, или по поводу чужого, и все, однако, мое», - сказал Жуковский.

Этот вопрос ставит перед нами и новая книга стихов Макаренкова, вобравшая в себя лучшее, написанное им за последние годы. Его темы как раз традиционны - а сти­хи поэтичны.

Потому что в поэзии вопрос «как?» важ­нее вопроса «что?». Это мысль еще одного классика - Тургенева. Поэт умеет в хорошо известном, многократно описанном увидеть новое, ранее никем не виданное. Привычное остраннить. Сделать его непривычным, странным.

О любви можно написать так:

Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

Это Пушкин. И так:

Как будто бы железом,

Обмокнутым в сурьму,

Тебя вели нарезом

По сердцу моему.

Это Пастернак. И так:

В доме тихо, в доме пусто,

Грусть в узорах на ковре.

Без тебя всегда мне грустно,

Как собаке в конуре.

Ты жена мне, не невеста,

Но годам всем вопреки,

Как ударит дверь подъезда,

Я уж слушаю шаги.

И готов я встать на лапки,

И в глазах ищу вопрос,

И несу поспешно тапки,

Как послушный верный пес.

А это Макаренков. О самой традиционной теме мировой поэзии он сумел сказать по-своему искренне, убедительно, с юмором.

Подобные параллели можно было бы привести и в других темах. Покажем своеобразие поэта в надежде, что читатель сам увлечется и задумается над книгой Мака­ренкова.

Стихотворение начинается строкой:

Мой сослуживец побывал в Чечне.

А кончается так:

А мы ведем пустяшный разговор,

Из темы в тему входим без прелюдий.

Неловко нам спросить его в упор,

Как выживают там и гибнут люди?

Вполне традиционная тема: писали о вой­не в Чечне и Пушкин, и Лермонтов, и Лев Толстой; а уж в последние двадцать лет пи­шут не переставая. А Макаренков нашел свои собственные слова. Неловко расспра­шивать человека оттуда. За этим единствен­ным словом встает понимание того, что там невыразимо тяжело, что касаться этого здесь - почти кощунственно. Там люди вы­живают и гибнут - всего два слова обо­значают два полюса судьбы.

А вот наша повседневная жизнь. То, о чем говорит Макаренков, не единично, а повто­ряется на каждом шагу. К тому же оно та­кое привычное, что его перестаешь заме­чать. А стихотворение извлекает поэзию из гримасы быта:

Шел, не думал ни о чем,

Выбирая путь.

Кто-то смог задеть плечом,

Кто-то - оттолкнуть.

Влез в наполненный трамвай.

Там мне сапоги

Отдавили невзначай

Чьи-то каблуки.

Сбили шапку на глаза.

Выпалили срам.

Земляки, за что, ведь зла

Я не сделал вам?!

Любовь к родной земле - тоже одна из вечных тем поэзии. Она бывает разной, эта любовь. Лев Толстой писал о стыдливом пат­риотизме, который не кичится, а сострада­ет. Размышляя о русском народе, Макарен­ков прямо говорит: Народ великий мой. И тут же выражает свою особенную любовь.

Нет-нет, не твой я милый!

Ты не моя Печаль.

Обиженных и сирых,

И спившихся мне жаль!

Не выслуживших чина,

Не покоривших даль...

О том моя кручина,

О том моя печаль.

Можно пафосно воспевать покорение космоса, богатые урожаи и сибирские стройки. А можно иначе. Стихотворение Ма­каренкова неподражаемое от первой до последней мысли, от первой до последней строчки. И вместе с тем в традициях вели­кой русской литературы «Размышлений у парадного подъезда» Некрасова, «Унижен­ных и оскорбленных» Достоевского, в тра-дициях-Блока.-Да-да, Блока. Потому что он был поэт не только Прекрасной Дамы и Не­знакомки. Писал он и вовсе горькие стихи. Начало Первой мировой войны он встретил таким стихотворением:

Грешить бесстыдно, беспробудно,

Счет потерять ночам и дням,

И с головой от хмеля трудной,

Пройти сторонкой в Божий храм.

Кладя в тарелку грошик медный,

Три, да еще семь раз подряд

Поцеловать столетний, бедный

И зацелованный оклад.

А воротясь домой, обмерить

На тот же грош кого-нибудь,

И пса голодного от двери,

Икнув, ногою отпихнуть.

И на перины пуховые

В тяжелом завалиться сне...

Да, и такой, моя Россия,

     Ты всех краев дороже мне.

Со стихотворением Макаренкова «Печаль всея Руси» чувствами и мыслью связано дру­гое стихотворение. Оно без названия.

Мама умерла в плохой больнице.

Так вернула Родина долги.

Пенсионный рай отцу не снится,

Тем живет, что чинит сапоги.

Спросите меня, а где поддержка

Сына, что при деле, жив и цел?

Сам я нищ, я - пушечная пешка,

Горемыка русский офицер.

Я не знаю, что сказал бы Пушкин,

Но имею честь и не солгу:

Больно мне, что я родился русским!

Жить я без России не могу!

Конечно, автор знает, что сказал Пушкин. Потому-то его и вспоминает. Напомню слова великого классика и читателю. Когда его стес­няли, ставили в невыносимые условия, лишав­шие его возможности писать, Николай I и Бен­кендорф, Пушкин негодовал: «Чорт догадал меня родиться в России с душою и талан­том!» А в споре с Чаадаевым по поводу его «Философического письма» Пушкин утвер­ждал (они переписывались по-французски; привожу перевод): «Клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кро­ме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал».

В мыслях разумного человека господству­ет логическая последовательность. А чув­ства всегда противоречивы. Это закон. Поэт строит свои стихи на столкновении проти­воречий. Именно из них и возникает искус­ство слова.

В том числе искусство слова, которым владеет Владимир Макаренков.

Так же уверенно владеет он стихотвор­ной техникой. В метрике, ритмике, строфи­ке он продолжает классическую традицию. А вот рифму он ищет новую, неожиданную. Когда-то в русской поэзии рифма могла быть только точной. Отклонения были ред­ки. Постепенно поэты стали искать рифмы приблизительные, неточные, да еще ориги­нальные - такие, каких до них не было. Вот этой современной техникой самой разно­образной рифмы, привлекающей и оста­навливающей внимание читателя, владеет Макаренков. Он рифмует углях - джунглях, всех - парсек, долго - долга. Здесь необхо­димо остановиться. В рифме стоят слова, почти точно совпадающие по звучанию и написанию. Но они принадлежат к разным частям речи: одно - наречие, другое - имя существительное:

Когда меня не станет на земле,

Хочу, чтоб не печалилась ты долго,

И память не терзала чувством долга,

Выискивая образ мой во мгле.

Вместе с уникальной рифмой запомина­ется и мысль поэта, соединяющая смерть и жизнь, жизнью преодолевающая смерть.

Так, как написана большая часть сти­хотворений этой книги, можно писать только в минуты вдохновения. Вдохно­венная книга.

     «Смоленская газета», №24 (265), 30.03.2007;

     «Под часами», №6, 2007;

Александр АГЕЕВ

С солнцем в сердце

Книга «Земли касается душа - итог девятилетней работы поэта Владимира Макаренкова.

С первых строк замечаешь, как он умело, ненавязчиво пользуется средст­вами звуковой организации стиха. Чаще всего употребимы «звуковые скрепы» (термин Е. Невзглядовой) двух-трёх слов: «веет ветхостью», «отстукивал текстовку», «беззаботны обезьяны», «вдоль речки с рачевнями». Таким образом проявляется важный поэтический приём парономазии - смыслового сопо­ставления близких по звучанию слов. Гораздо реже аллитерация охватывает целую стихотворную строчку. Изредка мелькают красивые ассонансы - инстру­ментовка стиха на гласных звуках: «Млечности сельских огней».

Макаренков не боится выбирать подчеркнуто простые, даже приблизительные рифмы, как крайность назову «вижу – слышу», «родной – прямой». Для чего? Во-первых, он сознательно отделяет себя от поэтов-«рафинэ»: «Салонное стихотворенье – Плод долгих поисковых мук». Действительно, трудно пос­ле, например, Д. Минаева, написавшего:  «Зазвонил к обедне колокол, / Кот в то время молоко лакал» создать что-нибудь этакое... Во-вторых, не рифмой единой держится стихотворение. К тому же В. Макаренков идёт в ру­сле поисков современных поэтов, подбирающих свежие рифмы среди неточных:

Ах, неожиданная рифма

И знак метафоры под ритм

Вас отыскать - не труд Сизифа, -

Перелопатить лабиринт.

А метафорам поэта, которые для него тоже не самоцель,  не перегружают стиховую ткань, можно позавидовать. «За окном слепящий ножик / Точит тем­нота...» - это о молнии. Дождь для Макаренкова – «водные гусли», древес­ная кора – «ствольная кожа»,  земля – «небесное дно». Такие находки обнов­ляют стих, остранняя его.

Не исключено, что название своей теории остраннения В.Б. Шкловский по­заимствовал в поэзии - у своего старшего современника Александра Блока, создавшего яркий образ:

Случайно на ноже карманном

Найдешь пылинку дальних стран –

И мир опять предстанет странным,

Закутанным в цветной туман.

В принципе, остраннение можно понимать расширительно:  это новизна в ор­ганизации любого уровня текста - от звукового строя до темы и идеи.

Лишь на лексическом и синтаксическом уровне попытки остраннить мир и стих у Макаренкова единичны. Укажем новообразование «листопаденье» и дву­стишие «И поэтому кружится голова / На недобрые и добрые слова», в кото­ром по правилам русской речи предлог «на» следовало бы заменить предлогом «от». Но именно из-за таких речевых неправильностей (естественно, не толь­ко и не столько поэтому) Борис Пастернак, приобретал свое поэтическое ли­цо. Не чужды они и другим выдающимся поэтам.

Однако главные поиски и достижения автора лежат в области создания поэтического образа. Образная система В. Макаренкова пронизана свежестью, новизной восприятия мира. Именно она придаёт обаяние его поэзии:

И солнышко белой заплаткой

На синем брезенте небес

Засветится, как под палаткой,

Поставленной наспех на лес.

Бич нашей современной поэзии – плоскомыслие. Что нового можно, казалось бы, сказать о том, как наши российские мужики разговоры разговаривают? Макаренков находит: «Жгут разговор у костра». А вот о баньке да посидел­ках после нее: «Ой ты, русский всеспасительнейший дар - / Набирать да вы­пускать горячий пар!»

Солнце, огонь в печи, «в сумерках звезда», свет в окошке, «волшебное огниво» для поэта символы жизни. Они присутствуют почти во всех стихотво­рениях сборника. И присутствуют ярко. «Солнце фонтанит» - так до Макаренкова, кажется, никто не смог сказать. Нет света – и

Серое небо, серый асфальт,

Серые улицы, серые дни.

Осени серой вовсе не жаль.

Жаль этой бедной серой страны.

Несколько отвлечемся. Во времена Блока о конкретных «мерзостях жизни» писали все газеты и все поэты, в том числе и пролетарские. Кого из них, кроме Саши Чёрного, мы помним? А блоковские характеристики той поры: «Страшный мир! Он для сердца тесен...»,  «Испепеляющие годы! Безумья ль в вас, надежды ль весть?» - незабываемы. Создать обобщенный образ страны, эпохи - высшее, чего может достигнуть поэт. Макаренкову такое удается:

Эпоха глобального потепления.

А морозы настоящие.

Крещенские.

Россия уткнулась в воротник городов.

Но холод шаловливо донимает

через пустые рукава деревень.

Судьба России, чувство родного дома, трепетное отношение ко всему живо­му, доброта в людских взаимоотношениях - главное в мироощущении Макаренкова.

Прослеживается связь его творчества с плодотворным для нашей поэзии на­правлением «тихой лирики», берущей начало с 60-х годов прошлого века:

Этот город деревянный на реке,

Словно палец безымянный на руке.

……………………………………

Деревянное Отечество стоит.

(Олег Чухонцев)

Почерневший дощатый забор. А за ним

появляются, глаз веселя,

чей-то беленький дом,

чей-то синенький дым,

чьи-то пряменькие тополя.

(Леонид Козырь)     

Я не знаю, я не знаю,

Почему я вспоминаю      

Эту старую избу,

Немудреную резьбу.

                                               (Владимир Макаренков)

Это лишь одна пунктирная связующая нить. А их много.

Альманах «Под часами» №6, 2007

Юрий КЕКШИН

Но жизнь моя у той черты…

«Нет у тебя, человек, ничего, кроме души!»

                                                                                                            Пифагор Самосский

Мои слова могут показаться циничными, кощунственными и просто  нескромными, но я верю сейчас, как никогда, в окончательную гибель русской поэзии. Мутная пена модерна, неизлечимо зараженная «синдромом Кандинского», докатилась и смертельно поразила русское духовное пространство. Можно согласиться со словами лауреата Нобелевской премии поэта Иосифа Бродского, которые сказал он неспроста, не по своей воле – издали, наблюдая за своей Родиной: «Империи рождают литературу, а демократии – макулатуру», хотя, конечно же, он имел в виду не слом советской империи, а некий более страшный и глубинный процесс распада человеческих душ в эпоху смутных перемен. Но главная причина, скорее всего, не только в этом. Самых лучших, самых искренних и великих поэтов России, каковыми были и остаются Пушкин, Блок, Пастернак, Твардовский и многие другие, заслужившие в прошлые века уважение, любовь народа и небес, отличало святое трепетное отношение к Слову и великий каторжный труд над ним. Для абсолютного большинства ныне пишущих, считающих себя в душе и любящих непозволительно часто публично называть себя поэтами, стихотворцев Слово перестало быть святым, они используют его, как инструмент своего тщеславия и поверхностного нетяжелого труда над рифмой в утренние, дневные и вечерние часы досуга. На современном уродливом толкучем базаре литературы почти не осталось места настоящим художникам Слова. Нерукотворный памятник русской поэзии стоит сейчас в пустыне духовного одичания и невежества. Ох, как трудно найти и прочитать у кого-нибудь из пишущих современников чистую талантливую строку, не говоря уже о стихотворении и, тем паче, поэтическом сборнике!

И поэтому чудесным и радостным открытием для меня явилась книга смоленского поэта Владимира Макаренкова «Земли касается душа», увидевшая свет летом 2006 года. Вернее, не открытием, а ослепительным откровением. Я и ранее был знаком с его творчеством и меня всегда поражал его удивительно тонкий поэтический слух, явление нечастое даже у маститых поэтов. Но знакомство это было выборочным, стихотворения его, которые я читал в альманахах,  антологиях и на страницах газет, были написаны им в прошлые давние и недавние годы. В эту же поэтическую книгу вошли стихотворения, написанные Владимиром Макаренковым, в последние год-два после довольно длительного творческого молчания. Было бы банально и неправильно назвать мне этот творческий изданный труд Владимира просто удачей. Есть нечто большее на страницах книги, а именно – Поэзия. Настоящая, русская, светлая и горькая. И несомненное мастерство.

Как тут не согласиться с мнением известного филолога и литературоведа В.С. Баевского, высоко оценившего уровень поэзии Владимира Макаренкова (*).

Мистически и тревожно звучит название книги. Я позволю себе процитировать несколько строк из стихотворения «Языческое», на мой взгляд, одно из самых лучших и сокровенных произведений поэта, наиболее полно и драматично раскрывающее его внутренний мир:

Не узнаю знакомых мест.

Кругом – сраженные деревья,

Как древнерусские поверья

В лучах, образовавших крест.

Какая дерзкая рука,

Упав космическою тенью

На эту сказочную землю,

Перекроила все века!?

…………………………

Стою, в агонии дрожа.

Глотаю на прощанье слезы.

И веткой сломанной березы

Земли касается душа.

Душа человеческая, касаясь любви или ненависти, правды или лжи, памяти или забвения, неба или земли, всегда испытывает боль. Мир Владимира Макаренкова – русский мир и душа его болевыми нитями  прочно связана с этим миром. Его поэзия своими многомерными крыльями соединяет в единую гармонию и высоту небес, и глубинную темень земли, и туманное полузабытое прошлое, и ненадежное будущее. Его стихи больны светлой великорусской грустью, которая, увы, навсегда исчезает из распадающейся души России. Он – из последних. Таковых называли и называют певцами тихой лирики. На мой взгляд, нет ни тихой лирики, ни громкой, как нет «осетрины второй свежести», есть истинная лирика. Владимир Макаренков – певец истинной лирики, умирающей лирики.  «Чиркает о серу мглы» его душа и освещает рожденными в ней светлыми откровениями весь наш мир, стоящий на краю бездны, но пока еще ликом  ко Вселенной:

…Но жизнь моя у той черты,

Когда слова любви бесслёзны:

Для белых парусов мечты

Срубаю мачтовые сосны.

Трудная мечта поэта:

…В безбрежность синего пространства

Пошире расцарапать щель…

И тут же разгадка этой трудности:

…Я к современности приколот,

Как бабочка к стене иглой…

Попытка вырваться из объятий действительности через мучительно узкие врата творчества к разгадке тайны гармонии – им самим выбранный и утвержденный его сердцем путь. И, пусть этот путь неведом и непонятен другим, но:

…И все, что было светлого со мной,

Оплачено сполна в небесной кассе,

Уложено для жизни неземной.

Хоть завтра отправляйся восвояси.

Поэт понял и уяснил главное: высший вершитель и судья его творчества, его поэзии – небеса. Только им дано единственное право дарить бессмертие или обрекать на забвение. Предвижу возражение: а народная любовь, народная память? А не наши ли души частичка этих самых небес? И разве мало примеров, когда произведения настоящих писателей и поэтов, прошедших сквозь земной ад и забвение, непостижимым образом до сих пор сияют «лучами света во мгле». Их рукописи  «не сгорели» - небеса так решили. Но небеса строги и объективны, выдавая пропуск в бессмертие. Один звук, одна интонация лжи, малодушия и лицемерия при работе над Словом – кощунство для них. Познал эту истину неба и Макаренков: «Пока слова в душе не перебродят, / Не выпускаю их на суд людей…». Добавлю от себя: а, значит, и на суд небесный. И, как точно, как сильно, как верно: «Удары сердца мерно выкуют глагол…»! И не только удары сердца, но и невыразимо мучительный труд души, и «…Судьбы надрезанная вена…»

Нервные искренние вершинные строки поэт в своей книге посвятил памяти ушедшей за край этого света матери. Прекрасны, чисты и свежи его стихи о Родине и о Роде – отце, жене, детях.

Владимир Макаренков угадал свой Божий промысел. В технике стихосложения, в образности он – Мастер. В мироощущении, сердцем – Поэт. Конечно, не все его стихи в книге равноценны, но книга наполнена, и очень, веществом по имени Поэзия. И, зная его не понаслышке, а близко, верю, не сомневаясь, что ждут его новые творческие удачи!

* В.С. Баевский, Поэзия из гримасы быта / Рабочий путь. , № 187 (24933), Смоленск, 29.08.2006;
* В. С. Баевский, Честно, искренне, вдохновенно / Русская филология. Ученые записки. - Смоленск, СГУ, 2006. - С. 196-199.