Макаренков Владимир Викторович

"Земли касается душа"

СОЛНЦЕ, ЧТО В СЕРДЦЕ ЗАРОНЕНО

 Запятая

Дождь упражнялся с запятыми

И гнал рассвета точку прочь.

За росказнями дождевыми

И я не мог уснуть всю ночь.

Дождь мне рассказывал про страны

Под солнцепеком круглый год,

Где беззаботны обезьяны

И волен гордый,  дикий кот,

Где черепахи коготками

Скребут сухой песчаный зной,

И отмеряют век шагами,

Взвалив на панцирь шар земной.

Но в миг, когда к огню камина

Тянулась молнии струя,

В окошке красная калина

Напоминала мне, что я –

В стране, где гибнут одиночки,

Где, прорывая мрак густой,

По крыше дождь выводит строчки,

И ты в них вставлен запятой.

Давнее

Родина ты моя, родина,

В сгустки свернулось в крови

Солнце, что в сердце заронено,

Хоть умирай от любви!

Будто я выпил шампанского

В клетке своей  городской,

Давнее что-то крестьянское

Всплыло под горло тоской.

Вижу в окошко сметанное:

Заволокло гаражи

Поле счастливое, пьяное

От вызревающей ржи…

Стадо буренок на выгоне…

Млечности сельских огней…

Слышу как всадники с гиканьем

Гонят в ночное коней.

Ходят вдоль речки с рачевнями,

Ищут для ловли места,

И, похваляясь реченьями,

Жгут разговор у костра.

Катится солнышко раннее

В сердце, как будто в жилье…

Родина ты моя, давнее

Дивное детство мое!

Я не знаю, я не знаю

Почему я вспоминаю

Эту старую избу,

Немудреную резьбу.

С палисадом за окошком,

С занавесками – горошком,

С русской печкой на весь дом,  –

Грей бока под потолком.

Стол и лавки – без морилки,

И буфет столетней сбивки,

И натертые полы

Чудо щеткой из метлы.

Над кроватью, над подушкой –

Гирьки,  –  ходики с кукушкой.

А в углу из всех икон

Божья матерь, под стеклом.

Фотографии, открытки

Липнут к стенам, как улитки,

И из прошлого ползут,

Панцирь памяти несут.

Утром за перегородкой

Я плыву по дреме лодкой,

Выплываю из ночи

На веселый треск в печи,

На призывы поварешки,

Запах хлеба и картошки,

На парное молоко…

Как все это далеко!

Отчего ж так в сердце живо

То, что в раннем детстве было!?

Деревенская изба,

Немудреная резьба.

Помню деда, помню бабку,

Дом бревенчатый и хлев.

Как тайком от взрослых в тряпку

Собирал корове хлеб.

Как из города по силе

Собирались кто родней.

Сено-сенушко косили.

Летний день – зимой семь дней.

Как сбегал я за калитку

Встретить дедушку с кнутом.

И не ягоды – улыбку

Видел в кружке с молоком.

Зеленела, как под снегом,

Под опилками трава.

И полено за поленом

Вдоль плетня росли дрова.

Рано бабушка вставала.

Суп варила, хлеб пекла.

Нам на завтрак подавала.

Поросям в ведре толкла.

Уходило в поле стадо.

И пололся огород.

Я из города, из града

Возвращался через год.

Не поэзия, а проза.

Дом разобран, хлев зарыт.

Только старая береза

Поминанием горит.

Мыслям больно, сердцу тесно.

Суждено не всем уметь

Жить бесхитростно и честно

И спокойно умереть.

Облачками верба в вазе

Ожила, как во хмелю.

Тетя Вера  с дядей Васей –

На земле, а не в раю.

То, что век истек – не дата.

Окрылен в руках ухват,

Чистотой богата хата, –

Вот событие, вот факт!

Память – прочное лукошко.

Жизнь – умолкшая гармонь.

Уродилась бы картошка,

Целовал бы печь огонь.

Не хворала бы буренка.

Не ржавела бы коса.

И на внука похоронка

Не проела бы глаза.

Василек

Семя сорное в поле падет.

Зазимует в комочках суглинка,

И на пашне парной прорастет,

Прижимаясь к былинке былинка.

Будет к полю ходить хлебороб

В ипостаси желанного гостя,

Вдаль высоко глядеть, морщить лоб,

Теребить наливные колосья.

А сынок, восемнадцати лет,

Тот, который не видел и моря,

Наберет васильковый букет

И помчится, не ведая горя.

Деве дивной, студентке одной,

Белолицей, ручейно речистой,

Васильки принесет за спиной

И подарит с улыбкой лучистой.

Улыбнется по-царски она

От подарка его дорогого.

И заплачет вослед у окна,  –

Не сыскать по столицам такого!

Непорочный, наивный, добряк.

Суждена ему трудная доля!

Василек-Василечек – сорняк,

Украшение русского поля.

Журавли

Хотя и поздно открывает солнце ставни,

Тепло последнее приветливо даря,

Легко и чисто на душе! На диво славны

Деньки прощальные в светлице октября.

Вчера в лесу я слышал гомон журавлиный.

А нынче в полдень над примолкнувшей землей

Он зазвучал с небес, как русский дух былинный,

В душе давно уже рассеянный золой.

И я стоял, смотрел вослед свободным птицам,

По зову рода покидавшим милый край,

Смотрел и думал, весь открытый небылицам:  

«Так и душа однажды закурлычет: «В рай!»»

И час наступит мой: прощаться с синей далью,

И с красным солнышком, и с криком журавлей,

До слез наполненным пронзительной печалью

О невозвратности прошедших чудных дней.

И стало так тревожно наблюдать, как тает

Неровный клин… Как исчезают  журавли!

И вздрогнул я… и замахал рукой вслед стае…

В последний миг застывшей на краю земли.

Аист

Андрею Рожкову

Черно-белая одежка,

Будто к празднику одет

Красноклювый длинноножка,

Змее – и лягушко – ед.

В небе солнце или тучи,

Знай, работает себе,  –

Мастерит гнездо из сучьев

На беспроводном столбе.

Где была деревня Роскошь,

А осталось три избы,

Птица крыльями наотмашь

Лупит тени от беды.

Смотрит строго и не строго

С еле видимой межи

На известчика Серега –

Могиканин и мужик:

  –  То ль надега, то ль издевка?

Повезло, не повезло?

Аист – к детям. Может, девка

Жить пожалует в село?

Иньково

А. Рожкову

Заросшее поле,  –  кустарник, бурьян.

К полудню от травного запаха пьян.

Где стадо смиренно бродило по лугу,

Встревоженный аист летает по кругу.

Не хожены дали, из прошлого века

Сюда не ступала нога человека.

Идем друг за дружкой узлами каната

В места, где сражался с французами Платов.

 –     Была ли деревня?

 –     Была, видишь дички

Ветвями торчат в небеса, как отмычки?

Колдобин и рытвин не чувствуют ноги,  –

Шагаем в траве по останкам дороги.

Немыслимо! Памятник встал на бугре,

С крестом над ядром на гранитной игле,

Кругом земляника,  –  прозреет незрячий,  –

Пылает, как капельки крови казачьей.

Вперемешку лес да поле,  –

Среднерусские холмы.

Там на хуторе Загорье

В понедельник были мы.

Нас заметив, сторож квелый

Помахала нам клюкой,  –

Понедельник – день тяжелый,

Для музея – выходной.

Ах, любезнейший смотритель,

С честью тащите свой крест.

По призванью вы учитель,

А на школу – восемь мест!

Вам и радость, вам и горе,  –

На весах – добро и зло:

Восстановлено Загорье,

Да развалено село.

Все надеетесь: с годами

Посчастливится селу.

А бы вашими устами,

А бы в золото – золу!

Домовой

В окно пахнет машинной гарью,

Асфальтом, пылью с мостовой.

А там,  за пригородной далью,

Живет знакомый домовой.

На дух квартиру не выносит,

С ее комфортом, и при том

Живет,  –  ни есть, ни пить не просит,

И сторожит мой дачный дом.

Растают шубы из снежинок,

Весна начнет свое шитье,

И я уже спешу, как инок,

В уединенное жилье.

Земля  –  икона, крест  –  лопата.

Душа да не сгорит в аду!

Как искренней молитве рада

Тысячелетнему труду.

А домовой уж топит печку

И чайник греет на плите,

И в склянке зажигает свечку  – 

Звезду раздумий в темноте.

Пусть блажь моя не станет плахой!

В конце концов, я не слепой.

Я, наклонившись над бумагой,

Веду беседы сам с собой.

Но всякий раз душа готова

К обману, правды не моля.

Ведь что за дом без домового!?

И что без сказки за земля!?

Дальнобойщик

Дальнобойщикам трассы Минск  –  Москва, маршрут  Россия –  Европа

Фур груженых перегонщик,

Одиночка автоволк,

Шоферюга, дальнобойщик,

Верный подданный дорог.

Прочный руль – марионетка,

Да надежды полной нет,  –

Слева – белая разметка,

Справа – впадиной кювет.

День иль ночь,  –  газуешь в даль ты,

С хромотцой на тормозах.

Блеск наждачного асфальта

Отражается в глазах.

Дождь иль снег листает сонник

За мутнеющим стеклом,  –

Раз и два – стирает дворник

Сон и грязь, как рукавом.

Колдыбает вновь дорога.

Все, отгладил автобан!

Эх, дорожная морока

Через месяц – не фонтан!

Ты, мотор, фальшивой ноты

Не ищи, уже смешна!

Ждут тебя гараж и отдых,

Дальнобойщика – жена.

Цветы по подоконнику

Сползают на карниз,

На уличную хронику

Взирают сверху вниз.

О, красота момента!

Но улица, шутя

Бежит, как кинолента

С катушек бытия.

Уму непостижимо,

Кому какой резон,

Что жизнь неудержимо

Скользит за горизонт!?

А здесь в просторной комнате  –

Спокойствие, уют,

Как ленты улиц в городе

Одни часы бегут.

Секунды вперемешку

С минутами  – тик-так,

Как будто бы в насмешку:

Все в комнате не так.

Но звездочки над месяцем

Зажгутся, как зрачки,

Процокают по лестнице

В подъезде каблучки.

Дверь настежь распахнется,

Сквозняк – веретено

По комнате метнется

И выскочит в окно.

Цветы качнут головками,

Как будто скажут той,

Что цокала подковками:

«Остановись, постой!

Ты помнишь, время было

Из солнца и дождя?

Как ты его любила!

Как он любил тебя!

А город, как в прострации,

Дыхание тая,

Был задней декорацией

На сцене бытия».

Под грузом снега обломалась ветка,

Хотя и жалась с осени к окну.

Висит, как износившаяся сетка,

Не нужная теперь уж никому.

И сук торчит нелепо, словно спица

В фигурке как в предмете колдовства.

Весной не запоет на ветке птица,

Не зашумит под дождиком листва.

И дерево на серо-синем фоне

Среди других стоит, как инвалид,

В потрепанном заснеженном хитоне.

И все же эта рана отболит!

И в дни, когда впитают корни снеги,

И станет отражать тепло земля,

Сук выпустит настырные побеги,

По-детски на вселенную возря.

Так и душа, – бушующая крона,

Пускает ветви новые к огню.

И, если бы не эта оборона,

Засохла бы давно уж на корню.

Иван, Петр, Василий…

Сколько их!

Но у каждого свое имя, –

неповторимое,

как сам человек.

Отбери у всех имена,

что останется?

Толпа.

А если  – национальность,

тогда что?

Первобытное общество.

Хотел быть беспощадным в лютой мести,

А совесть встрепенулась шепотком:

–   Ты должен жить, конечно же, по чести,

Но только как: с мечом или щитом?

– Молчи!  –  сказал,  – 

Смиренная монашка,

Забудь, чему учил святой отец!

Позор, укрыться шкурою барашка,

Когда в руках играет кладенец.

Пусть враг дрожит,

пусть дань заплатит страху!

Пусть будет: «Бровь за бровь, а кровь за кровь!»

Молись, несчастная, иду в атаку,

Молись и мне ни в чем не прекословь!

Я распылялся, но молчала совесть.

И стало слышно мне как я криклив,

И стало видно, что лечу я в пропасть,

И как мой лютый гнев несправедлив.

Шел, не думал ни о чем,

Выбирая путь.

Кто-то смог задеть плечом,

Кто-то – оттолкнуть.

Влез в наполненный трамвай.

Там мне сапоги

Отдавили невзначай

Чьи-то каблуки.

Сбили шапку на глаза.

Выпалили срам.

Земляки, за что, ведь зла

Я не сделал Вам!?

Смоленску

А небо – плакатом в растяжку!

А солнце – пускает круги!

Иду, и душа – нараспашку

От добрых пожатий руки.

Мой город, любимый мой город,

По духу и крови родной,

Любуюсь, как снова ты молод,

Любуюсь твоей стариной.

И слушая глас с колоколен,

Я чувствую святость твою.

Смоленск, ты веками намолен

И в мирном труде и в бою!

Я знаю, от злобы, разящей

Открытость и нежность души,

Меня

           ты, как друг настоящий,

Укроешь в приветной тиши.

А если у стен твоих ворог

Вновь встанет,

под небом льняным

Я вспыхну, как пушечный порох,

Недаром же я – смолянин!

В Днепре текут другие воды.

И нашим детям невдомёк,

Что над Смоленском пароходы

Пускали дизельный дымок

И как перед кончиной света,

Чтоб взять своё наверняка,

Летала по реке "Ракета",

Съедали волны берега.

Сельчанами любимый транспорт!

Меня, мальчишку, тихоход

Манил мечтой, - любил я за борт

Смотреть на переливы вод,

На деревца речной аллеи,

Как боцман борется с травой,

Шестом нащупывая мели,

Штурвалит в рубке рулевой,

Как пассажиры с хотулями

По трапу сходят, как с небес.

И брызжет белыми парами

Гудок и будоражит лес..

Но отгудели пароходы!

И только память не унять,

И утекающие годы

Не повернуть, как воды, вспять.

По Блонье с отдохновением пройдусь.

И с друзьями повидаюсь «Под часами».

А в Успенском  – покаянно помолюсь,

Повстречавшись с Божьей матерью глазами.

Вот и улица, а вот и старый дом,

Где учил свои домашние заданья,

Где впервые целовался за углом…

И открыты были тайны мирозданья.

Годы в прошлом навсегда, как облака,

Тают, тают, и  – ни на небесном ситце,

Ни на камне не оставят ни следа...

Только город будет главным очевидцем,

Собирателем открытий и утрат,

Встреч, разлук, тревог, веселья и печалей,

Что моей душе земной костюм кроят

На семи холмах среди днепровских далей.

Улица  Матросова

Выпускникам Смоленского филиала МЭИ

На улице Матросова

Дома из тех времен,

Когда все было розово

В лучах святых имен.

Цветущие рябины –

Окаменевший след.

Иду и вижу спины

Друзей давнишних лет.

Как света жаждет древо,

Спешу, догнать хочу,  –

Шутя похлопать слева

По правому плечу.

Друг обернется спешно.

Ко мне наверняка.

Но в воздух безутешно

Летит моя рука.

И улица Матросова

Виновна без вины.

Вослед мне смотрит розово,  –

Качает гроздья – сны.

Неожиданно тихо собака

Возникает у всех на пути.

Не какая-то там забияка, -

С каждым встречным готова пойти.

Но спешат безучастные люди

Мимо, мимо, обдав ветерком.

А увяжется, могут приблуде

Чувства выразить даже пинком.

В чем вина, что рожден беспородным?

Беспризорник последним куском

Поделился по-свойски с голодным

Псом, назвал по-хозяйски дружком.

Вскоре злую неравную драку,

Не пугаясь клыков, разнимал.

И, во сне улыбаясь, собаку,

Как братишку, всю ночь обнимал.

Русское

Восстал бы я, да больше нету сил.

Заплакал бы, да больше нету слез.

Да было ли такое на Руси,

Да мог ли говорить такое росс?!

А и восстал бы, был бы я убит,

Не за булаву, но и за слова.

А и заплакал бы, не пособит

Ни ближний ни великая Москва.

Но крепок я, но духом я не слаб,

Ведь покорял народы и миры.

И был рабом. Но больше я не раб.

Им только притворяюсь до поры.

Еще мне слышится вдали,

Как будто всплывший из веков,

Невнятный зов родной земли,

Ее полей, ее лугов.

И прелью пахнет от земли,

Вздыхающей по чуду рук,

И крепко держат пятерни

Невидимый тяжелый плуг.

Но даль грустит, и высь грустит,  –

Что толку в том, что слышу я?!

И плуг по сердцу бороздит,

Качнув основы бытия.

Все звезды опустились на Москву.

А над Россией звезды погасили.

Как будто бы открыли наяву

Новейшую вселенную в России.

Горит-горит, горит-горит Москва

Неоновым огнем, огнем приветным.

Но все чистосердечные слова

Звучат на языке инопланетном.

Я – землянин, из русских, из крестьян.

Как мне мириться с этой переменой?

Какой соорудить аэроплан,

Чтобы добраться до своей вселенной?

Печаль всея Руси

О чем моя кручина,

О чем моя печаль,  –

Душевная лучина,

Страдания печать?

Пойду ли выйду в люди,

Замкнусь ли – все тоска

Сжимает сердце, студит,

Колотится в висках.

Твое я знаю имя!

Пусти меня, пусти,

Безмужняя княгиня,

Печаль всея Руси!

За что ты полюбила

Народ великий мой,

И стольких погубила

Кручиною хмельной!?

Нет-нет, не твой я милый!

Ты не моя Печаль.

Обиженных и сирых,

И спившихся мне жаль!

Не выслуживших чина,

Не покоривших даль…

О том моя кручина,

О том моя печаль.

Тюремная песня

Нету счастья задарма.

Эх, тюрьма моя, тюрьма!

На Руси и пьян и сыт

Только стражник да бандит.

За решеткой терема.

Эх, тюрьма моя, тюрьма!

На Руси кто не стучит,

У того судьба горчит.

А душа как закрома.

Эх, тюрьма моя, тюрьма!

На Руси по-божьи свят

Кто землей сырой объят.

Воля – свет, неволя – тьма.

Эх, тюрьма моя, тюрьма!

Вот уж двадцать сотен лет

На Руси просвета нет.

Нету счастья задарма.

За решеткой терема.

А душа как закрома.

Воля – свет, неволя – тьма.

По закону – жулик,

А для мамы Гулик,

Гуля-голубочек,

Дорогой сыночек.

Мама из копилки

Шлет ему посылки.

И на почту днями

Ходит за вестями.

Вяжет без отсрочки

Теплые носочки.

И блестят слезинки

В вязке, как шерстинки.

Вадино

Все допотопные леса,

Да ветра хриплая одышка.

Забор, колючка, полоса,

И – автоматчики на вышках.

Накатит грусть, как колесо,  –

Жизнь – колея (по распорядку!).

А для строптивых есть ШИЗО,  –

Распорка в пасть на волчью хватку.

Кто пальцы веером не гнет,

Вышагивает сам на «промку».

Станок грохочет, скуку мнет,

С больной души снимает ломку.

А кто хранит авторитет,

Весь день валяется на шконке,

Малюет свой автопортрет

На сале с луком и тушенке.

Блатной…мужик…, а все браток!

В веревочке судьбы на память

Завязан уголовный срок,  –

Себя и самых близких маять.

Вид из камеры

Небо вытерто бархоткой

Полувлажной ветровой.

За оконною решеткой

Свет разлился голубой.

Дураком стоишь в исподнем

И, забыв о счете лет,

Смотришь, как из преисподней,

На запретный божий свет.

Гостеву Б.

Мой сослуживец побывал в Чечне.

Три дня за день – для выслуги погода,

Срок сокращен до звания вдвойне,

И жалованья – чуть не за два года.

Живехонек, здоров и небеса

Уберегли от чуждого Корана.

Но выдают пространные глаза,

Что глубоко в душе осталась рана.

На подвиги свои он не речист.

И с нами рядом, будто и не с нами,

Как самый первый пожелтевший лист,

Почувствовавший холод над лесами.

А мы ведем пустяшный разговор,

Из темы в тему входим без прелюдий.

Неловко нам спросить его в упор.

Как выживают там и гибнут люди.

Н Е В Е Д О М А Я  Н О Т А

август – сентябрь 2001 г.

г. Таруса – д. Гвоздово

Если бы умел я рисовать,

Я бы написал теченье неба

Светлого ракушечного цвета

С омутами темных облаков,  –

В озаренье  нежного рассвета.

И речную гладь без берегов.

И девчонку, солнечные косы,  –

Чтобы шла  бесследно по воде

И плыла без ветра в высоте.

А на платье – легкие стрекозы,

Бабочки у каждой на хвосте.

А на туфлях – хвойные иголки…

И лисички с желтою листвой

Под отцветшей радостной травой.

И цветок любви, слетевший с челки,

Нежный и по-прежнему живой.

Ранним утром юноша безусый,

Потерявший робость и покой,

Нес цветок к окошку над рекой…

Я назвал бы девочку Тарусой,

Или громче,  – может быть, Окой!

…Если бы умел я рисовать.

Неведомая нота

                                М.А. Осиповой

Пусть лес шумит, а поле пусть молчит,

А небеса свивают кудри лета.

Когда бы князем был, себе на щит

Я поместил бы поле, лес и небо.

Трава в кроссовки сыплет семена,

Листва тропинку кроет позолотой.

Да, в жизни есть благие времена,  – 

Душа звучит неведомою нотой!

И так высоко где-то голова,

И полнится дыханье облаками,

И не понять где ноги, где трава,

И солнышка касаешься руками!

Лодочник

Вот так призвание,  –  у плеса

Сидеть на досочке скамьи,

И выдавать круги и весла.

На лодках отпирать замки.

Сидеть и вечности в угоду

Глядеть на сланцевый песок.

И на мерцающую воду…

И слушать ветерка басок.

И шум разбуженной березы…

Теченье  мыслей не унять.

Какие сны, какие грезы!

Их, не увидев, не понять.

Текут себе, пейзажу вторя,

И широки и глубоки.

Им будет мало даже моря

Без берегов родной Оки.

Ребята всплескам весел рады.

Гребут, идут на абордаж.

Они веселые пираты,

Им сладок боевой кураж.

Кидаются комками тины…

А мы сидим на бережке.

И нет прелестнее картины,

Чем наши чада на реке!

Нам солнечное отраженье –

Как якорь, брошенный за борт.

Но сносит лодки их теченьем

К Поленову, за поворот.

Бежим, кричим, руками машем:

 – Опомнитесь, назад, назад!…

Но беззаботен и бесстрашен

Наш повзрослевший «детский сад».

Да что им громкий грозный возглас!

Ведь детству свойственно вперед

Плыть по теченью, бросив весла.

А зрелости – наоборот.

Барятино

Ах, Время, ты  –  неважный резчик!

Твоей рукой ведет раздор.

Давным-давно один помещик

Здесь обосновывал гнездо.       

И топорила новостройка,

И липли мастерки к рукам,

С утра во двор въезжала тройка,

Сам барин лазил по мосткам.

Бугрился лоб, вздувались вены.

И за указом шел указ.

У кузницы в три локтя стены,

Построены не напоказ!

Зато велась отделка тонко.

Помещик знал в искусстве толк.

Рай сущий строил для потомков.

И помогал в стараньях бог!

А нынче церковь запустела.

И вместо купола с крестом  –

Березка дерзкая  взлетела,

Возвысившись над мрачным мхом.

Пруд под дремучими дубами

Покрылся тиной, как тоской.

Здесь пахнет прелью и грибами.

И веет ветхостью людской!

В осевшей треснувшей конюшне  –

Уродливые трактора.

Ах, Время, ты не важный ключник!

Какая вдруг прошла пора!

Пора на жатву ехать в поле,

Пора зерно возить в Москву.

И на рыжеющем просторе

Со стаей гончих гнать лису,

Добро дарить крестьянской свадьбе,

Ждать из уезда новостей,

И шумно принимать в усадьбе

Со всей окрестности гостей!

Сам больше Авель я, чем Каин.

Вот почему так грустно мне.

Где ты, заботливый хозяин?

Зарыт в какой чужой земле?

Теперь в твоем поместье школа.

Шлак горкой свален у крыльца...

Дом ждал потомков…

Долго ль, скоро ль,

Как человек,  сошел с лица.

Осиротел на белом свете.

Десятилетьями сюда

Крестьянские приходят дети,

А от дворянских – ни следа.

Я видел сам, как на дороге

Ребята, сбившись в детский сад,

Сидят в пыли, поджавши ноги,

Как сотни лет тому назад!

Над ними день лучами блещет,

И  шелестит им лес-фантаст:

Как вырастут – придет помещик

И всем по лучику раздаст.

Жить по высоким меркам каждый вправе.

И все же иногда меня страшит,

Когда поэты думают о славе

И точат на нее карандаши.

И пишут на заявленные темы.

И превозносят свой особый труд.

И, как снаряды, пробивают стены,  –

Издатели их щедро издают.

А жизнь летит, как в песенке куплеты.

Припев о славе – уж чужой жених.

Стареют знаменитые поэты,

Но книги их стареют раньше них.

И осияет мудрость и прозренье!

Торопятся седые старики

Перелопатить все стихотворенья

И отобрать заветные стихи.

И остается жиденькая книжка,

Как старое любимое пальто.

А вдохновенье мучает одышка.

И заново еще не жил никто.

Баллада о несчастной любви и не только…

Ах, эти щечки налитые!

Ах, этот взгляд,  – цветущий лен!

И я был в годы молодые

В одну красавицу влюблен.

И в школе грезил о свиданье.

Чернели в знаниях пеньки.

Я на фигурное катанье

В портфеле нес ее коньки.

На важных выставках бывали.

Кино, музеи и театр.

Себя и мир мы открывали.

И круглый год был месяц март.

Во мне цвела такая сила,

Что в грудь вмещался шар земной.

И вдруг она так заспешила

В Москву!… И стала жизнь  – зимой.

И все твердила автоматом,

Мой разум  доводя до мук,

Что должен стать я кандидатом,

А после доктором наук.

А я… любил свой славный город,

Родимый дом, друзей и мать.

Да, был влюблен, орехомолод!

Но как себя у них отнять?

Мотался к ней с любовью прежней.

За солнцем ходит так луна.

Вначале часто, позже реже.

Тут распогодилась она.

Пчелой прильнул я к телефону

Услышать льющийся нектар.

И сразу понял все по тону!

И стал не по годам я стар.

Всего себя доверив лире,

Жизнь стал я узнавать, как вновь.

Рецепты молодости в мире

Есть! Есть и великая любовь!

 Но счастье в этом и не в этом.

А в чем? Да надо бы дожить…

Да долюбить…добыть поэтом,  –

Всего себя досочинить.

У березы – желтый лист,

У осины – красный.

Вечер выстоян, лучист,

С лета еще праздный.

Солнце в озеро легло

Белым фюзеляжем,

Обгоревшее крыло –

Тень над тихим пляжем.

Ветер с луга дотемна

Травяной метлою

Выгоняет семена

К бежевому полю.

Поминая жар и синь,

Другом самым ближним

Жмется белая полынь

К почерневшей пижме.

Вот и кончилась страда...

И луна в тумане –

Как оплывший кубик льда

У земли в стакане.

Лес от солнечного света

Кажется сквозным.

Долго нынче было лето

Жарким и сухим.

Эх, росы бы да тумана  –

В чаши лепестков!

Даже если встанешь рано,

Не найдешь грибов.

Вроде,  нету интереса

Шастать просто так.

Все равно брожу по лесу,

Как Иван-чудак.

По исхоженным тропинкам,

По глухим местам.

То к березкам, то к осинкам,

То к царям – дубам.

И по мху ступая мягко,

Не вспугнув и птиц,

Из лесного полумрака

Выхожу как принц!

Жизнь – горчащая рябина.

Нечего роптать!

Счастье – в малом: у камина

Вечер скоротать.

Болью памяти не раня

Отдаленный мир,

Созерцать живое пламя,

Взмахи дымных крыл.

За окном слепящий ножик

Точит темнота,

На карниз накрошит дождик…

Глушь и немота.

Только изредка поленья

С тишиной  вразрез

Издают в пылу горенья

Дружелюбный треск.

Завтра снова путь – дорога.

Колея да топь.

Потрещу в пылу немного  –

Лучше треск, чем вопль.

Кружка чая, свечка света,

Да раздумий конь.

И открытый томик Фета.

И огонь, огонь…

 Грузди

Не умру от грусти,

В лес пойду по грузди.

Белые пребелые,

С ночи скороспелые!

Наберу в низинке

Полные корзинки.

Не пригодны к сушке, -

Засолю в кадушке.

Новый Год устрою.

Стол друзьям накрою.

Оживет зимой

Дух парной лесной!

Навяжу пахучих веников в лесу,

Да колодезной водицы нанесу.

Утром стану печь дровами заряжать

Да приятелей с округи зазывать.

Понаедут разудалые дружки,

Развеселые смоленские рожки.

Да полезут на березовый полок

Под душистый пробирающий парок.

Станут веники по спинушкам хлестать.

Мужики-то будут охать-причитать.

Выбегать к воде на узенький мосток.

Попивать, кряхтя, березовый квасок.

Как развяжутся привольно языки,

Речь польется, как по камушкам реки:

От работы да от длинного рубля

До Камчатки и до самого Кремля.

Заблестит стеклом простой души сосуд.

По домам всех ангелочки понесут.

Ой, ты русский всеспасительнейший дар  –

Набирать да выпускать горячий пар!

Жизнь не торопит.

Видно, на века –

Леса и топи,

Сорные луга,

Да деревушки

В поле у реки.

И все старушки

В них да старики.

Безмолвно небо

Над людской тоской.

Краюха хлеба.

И земной покой.

Лишь к центру ближе

Символом удач

Сверкают крыши

Строящихся дач.

Всю ночь за окнами ревел, как грейдер,

За горизонт сгребал громады туч

Неутомимый работяга  –  ветер.

И вот стекло расцветил первый луч.

И я пошел на зов его, как в реку,

В траву по грудь, немую от грозы.

Что можете сказать вы человеку,

Когда вдруг стал он капелькой росы

И светится под первыми лучами,

Стекая с лепестка беззвучно вниз,

Там, где, шагая, двигает плечами

        Настырная уверенная жизнь!

Раскрашенными тучками плащи

Плывут по старым улочкам Смоленска.

Вот и пошли туманы и дожди.

И в жизни стало как-то меньше блеска.

И громкие зеленые слова,

Не различавшие октав и терций,

Смолкают, как летящая листва,

И оседают под корнями сердца.

И тихая, щемящая тоска

По лету, завербованному далью,

Пульсирует у самого виска

И проступает на лице печалью.

Но ты на это с болью не гляди!

Напрасными расспросами не мучай!

В любви-то нашей – лето впереди...

           Обрезал я все высохшие сучья.

Жизнь невеселая.

Без солнечного света.

И семя сорное

Отжарившего лета

На ветер просится,

Щекочется в горсти,  –

В заросшей рощице

Упасть и прорасти.

Ах, непослушное!

К погибели ведь манит

Струя воздушная.

Не лучше ли в кармане

Пригреться с осени

До будущей весны,

О чистой просеке

Смотреть цветные сны!?

ГЛОТОК ВОЛГИ

июнь 2005 г.

О нет! Я не безродный россиянин.

Во мне гудят минувшие века.

По духу я и кривич и древлянин,

И тетива моей души крепка.

А по крови… я слышу из развалин

Былого шепот стынущей крови:

«Ты  – русский, ты  – литовец, ты  – татарин,

Ты – Богом сотворенный из земли».

Языческое

Не узнаю знакомых мест.

Кругом  – сраженные деревья,

Как древнерусские поверья

В лучах, образовавших крест.

Какая дерзкая рука,

Упав космическою тенью

На эту сказочную землю,

Перекроила все века!?

Какой воинствующий дух

Лишил жилища векового

Дриад, кикимор, домового…

Так, что огонь их глаз потух!?

О, ты  – жестокий дровосек!

Ты рубишь лес без сожаленья,

До полного опустошенья,

Уничтожая жадно всех.

Стою, в агонии дрожа,

Глотаю на прощанье слезы.

И веткой сломанной березы

Земли касается душа.

На стрелке

С холма высокого, чья дума глубока,

Смотрел я заворожено и долго:

По-княжьи свой поклон несет Ока,

По-царски принимает дочку Волга.

И таяла томительная грусть,

Из мыслей уходила косолапость.

Я думал упоительно про Русь

И про ее величие и слабость.

И не было на прошлое суда.

Оно легко вставало из развалин:

По рекам величаво шли суда,

Вдоль берегов селения вставали.

Все чудилось мне, будто я лечу,

Раскинув крылья, гордо и высоко.

С такой землей все в жизни по плечу.

Ой, Русь ты Русь! Ой, матушка ты Волга!

Мы пили радужное пиво

В прикуску с плеском синих вод,

И мне подумалось игриво:

Вот, сесть бы нам на пароход

И, попирая кривотолки

О русской горестной судьбе,

Пуститься в плаванье по Волге,

А заодно еще  – к себе;

Смотреть на бакены и волны

И слушать сердцем изнутри,

Как фыркает ветрище вольный

И жадно дышит в две ноздри,

Обозревать поля и поймы,

Луга и древние леса,

И, слов не тратя из обоймы,

Примеривать к ним голоса.

Мы не речные волки,

Хоть и с днепровских круч.

Я думал, что у Волги

Вода на вкус  – из туч.

Нырнули и … неправда!

Вода в реке до дна

Немного сладковата,

Немного солона.

Ни горести, ни пресности

Не ощутил во рту,

Как и в прибрежной местности,

Открытой за версту.

Гляжу вокруг опасливо,

Никак не разберусь,

Чего же так несчастлива

И горемычна Русь?

Нам детства не заменит

Достаток и успех.

И ты считал ступени

Под наш веселый смех.

И отвернулся Чкалов,

С улыбкой на губах.

И лодки у причала

Качались на волнах.

А волны все не молкли,

В глазах смешно рябя.

Но между тем, от Волги

Мы шли, как от себя.

Доверив разговору

Спасенье ото лжи,

Мы поднимались в гору

Утрат своей души.

Ты проникся и спросил о грусти.

Разве я могу тебе соврать!?

Грусть – в крови, и сердце – в узком устье,

А по генам – рано умирать.

Так ли – нет устроена с рожденья

Горевая русская душа, –

Кутаю реальность в наважденье,

Как в тряпицу лезвие ножа.

Оттого и стыдно и неловко…

Хоть и не понятно перед кем.

Человек  – вселенская издевка,

Неудавшийся эксперимент.

Надо же, свершить такое дело!

Свет рассеять звездами во мгле…

И вдохнуть живую душу в тело…

Чтобы свет искала на Земле!

С НЕБЕСНЫМ ДНОМ СЦЕПЛЕНЬЕ

     «Люблю…»,  –  не ново, плагиат.

Но повторю я грешный:

Люблю восход, люблю закат,

Как щебет из скворечни!

Люблю, когда ветра шутя

Доводят лес до дрожи,

Когда жемчужины дождя

Блестят на ствольной коже!

Люблю течение воды!

С небес и в древних руслах.

Когда с небес, тогда видны

Все струны в водных гуслях.

Не хуже и речной покой.

Тиха волна у плеса.

Слышны над утренней рекой,

Как взмахи крыльев, весла.

Магический магнит воды!

Но и не меньшей силы

Магнит, что притянул цветы

На бугорок могилы.

Цветы слагают на свету

Свое живое слово

И выражают красоту

И смысл всего живого.

Ну а снега? Люблю снега –

Скрипучести скопленье!

При шаге чувствует нога

С небесным дном сцепленье.

И солнце жаркое люблю –

Животворящий атом!…

И разве сердце я кормлю

Бездарным плагиатом?!

С утра над городом снежинки

Кружатся в вальсе «Снегопад».

Морозца снежные пружинки

Тепло под обувью скрипят.

Я слышу, как из ниоткуда

В преддверье снежной кутерьмы

Накатывается, как чудо

С небес, мелодия зимы.

Она плывет, легко и зримо

Пронизывая белый свет.

Как? Разве чудо объяснимо!?

И разве нужен мне ответ!?

 

Веселый снег валит игриво…

Пружинки снежные скрипят…

Я погружаюсь молчаливо,

Как в звуки вальса, в снегопад.

Оттепель

Снег обращается каплями.

Сгустками темных тонов

Небо нависло над шляпами

Веки сомкнувших домов.

Дробь дождевая карнизная

И водосточная дробь, – 

Словно девица капризная…

Месиво, снежная топь.

Что меня из дому выгнало?

Мнимый настойчивый гром?

Маленькой радугой выгнуло

Свет над большим фонарем.

Призрачное, сумасшедшее,

Опустошившее сны,

Друга ночного нашедшее

Лето в объятьях зимы.

Купите ботинки покрепче

И зонтик размером под шаг.

Оставьте дела все на вечер,

 Пойдите на старый большак.

Пусть зябко, дождливо и грязно,

И нету пути напрямик.

Весна и такая прекрасна!

Услышьте младенческий крик.

Детей не рожают без крови.

На память спиртуют пупки.

В клубке путеводной любови

Завязывают узелки.

Мешая дорожную глину,

Глазея в дождливую высь,

Отыщите вы пуповину

      Весны начинающей жизнь.

 

Конец марта

Постепенно, постепенно,

Как в «стиральной»  – порошок,

Тает снег, что вьюжил пенно,

Зимний снег на посошок.

Капля к капле – лужи, лужи!

А из луж – ручьи, ручьи!

Неуемные! К тому же

Сумасшедшие почти!

Мать и мачехой лучисто

Первым солнце расцвело.

И в груди так чисто-чисто,

Говорливо и тепло!

 Первый дождь

Дождь весенний – не осенний,  –

Изначальный, главный тост

За здоровье всех растений,

Самый первый теплый дождь!

Еле слышно барабанит:

 –  Наши, наши времена!

Но услышат,  –  не обманет

Корешки и семена.

Миллионы лет знакомы

С дробным стуком невпопад.

И выводит их из комы

Жизнерадостный набат.

Конец апреля, а черемуха – в цвету.

А говорят – чудес на свете не бывает!

Так может, в городе подснежник я найду,

Который робко горожанам всем кивает?

И пешеходы улыбаются ему,

Авто сигналы подают, звенят трамваи.

Вот только улицу пройду, а там сверну…

Пока подснежник в слепоте не затоптали.

С утра – нелетная погода.

Дождь ночью, как телеграфист,

Отстукивал текстовку кода

На каждые бутон и лист.

Туман сошел, и солнце с рвеньем

Расшифровало аромат.

И, как аэродром, гуденьем

Наполнился весенний сад.

Белым – бело. Лечу в разведку,

Не чувствуя ни рук ни ног.

Уткнулся в сливовую ветку,

Как шмель в раскрывшийся цветок.

Пора классических рассказчиков,

Которым в рот глядит трава.

Летят пушинки одуванчиков,

Как окрыленные слова.

Сад ветками, как будто пальцами,

Под дуновенье ветерка

Меня любя берет за лацканы

В цвету лебяжьем пиджака.

Перемешался март с апрелем.

В окне – бездонная река.

Залетный ветер шарит бреднем, –

Вылавливает облака.

Из дома выйду, а за дверью

С колес концерт дает весна.

И сердце полнится капелью

С приподнятого вверх весла.

Ни голосом, ни взглядом

Не пресечешь всерьез

Ни снег над белым садом,

Ни утренний мороз.

На грушах вянут листья.
И словно почтальон,

Возносит ветер письма

Цветков на небосклон.

Конверт без адресата,

И туча без мостков.

Летят в подножье сада

Обрывки лепестков.

И грезит над цветами

В больном бреду листва,

Что спелыми плодами

Усыпана трава.

В затаенных местах

еще лежит снег,

и лужицы по ночам

стягивает корочками льда.

Но во мне

настырно зеленеет

первая трава.

Надо же!

Всякий раз

при веянье весной

душа оттаивает.

А с годами

зимой стало казаться,

что она  – 

старый заледенелый овраг.

Вновь повторяется весна,

Как неразгаданная тайна.

И повторяется фатально

По смыслу рифма  – «ото сна».

И повторяется гроза,

Которая «…в начале мая…»,

Все грозы жизни затмевая,

Озоном моет небеса.

Трава, деревья и цветы  –

Ловцы земных жемчужин света,

И облака, и струи ветра,

И рябь взволнованной воды…

Мир повторяется, как встарь,

По форме, запахам и звукам

В истоме по сладчайшим мукам,

Запекшись в солнечный янтарь.

Все повторяется с весны  –

Предвестницы нетленной жизни!

И даже… даже наши мысли…

О том, что не бессмертны мы.

Утро рабочего дня.

Спешу на службу.

Но выйдя из подъезда,

останавливаюсь,

ощутив что-то необычное

в уличной обстановке.

Оглядываюсь,

прислушиваюсь

и вдруг… осознаю:

«Воздух!»

Он пропитан едва уловимым

медовым запахом.

Одуванчики цветут!

Обаяние становится

поводырем.

Веянье салатовой листвы.

Аромат цветущих яблонь,

черемухи.

Струйки женских духов.

Волна табачного дыма.

Взрывные облачка выхлопных газов.

И все  – на фоне

основной мелодии:

цветение одуванчиков!

Симфония запахов

городской весны.

Земная синь, – грань между мной и тьмой,

Спокойствием природу увенчала.

Такое небо, будто день седьмой

Сегодня от великого начала.

Такая тишь, такая благодать,

Что хочется про всё забыть беспечно,

Остановиться в поле и стоять,

И созерцать, став идолом навечно.

И прозревать в столетий зеркала,

И прорицать прообразы строений:

Берёз в горящей охре купола

За крепостной стеной зубчатых елей.

Еще не проснулись грибницы,

И солнечный велосипед

Так гонит, что сыплются спицы

На лес, как в песчаный кювет.

Но дождик – художник заезжий,

То – капая, то – морося,

Навалит на небе валежник,

Пройти и проехать нельзя.

И солнышко белой заплаткой

На синем брезенте небес

Засветится, как под палаткой,

Поставленной  наспех на лес.

Наутро загрузит ветрище

Валежником туч корабли.

Светило дорогу отыщет,

Закрутит педали свои.

Светло, безмятежно и сладко!

Спало, видно, солнышко тут:

Кругом, где стояла палатка,

Подружки-варушки растут.

Люблю я лето за избыток света,

За праздник цвета и полет шаров.

Мне кажется большим цветком планета,

А солнце – шмелем с крыльями ветров.

А вот зимой – совсем иное дело,  –

Куда ни глянь, кругом одни снега.

Снега, снега… И нету им предела.

Снега, метели, вьюги да пурга.

И холода, лавина за лавиной.

И звезды – полыньи во мгле ночной.

Мне кажется планета мертвой льдиной,

А солнце – поминальною свечой.

И все же у зимы есть перед летом

Большое преимущество,  –  зимой,

Когда идешь по снегу первым следом,  –

Проториваешь верный путь земной.

Пусть не в масштабе вечного творенья!

Но день за днем стремится к образцу

Скрипучая дорожка от селенья,  –

Обратный путь к родимому крыльцу.

А в нем зимой – великая отрада:

В пути, когда вокруг мертвым-мертво,

Воспринимать живое сердце радо

Домашнее тепло, как мастерство.

Отчего? Я не ищу ответа,

И вопрос такой не задаю.

Просто так, как жизнь, люблю я лето!

Беспричинно лето я люблю.

Разум мой в зеленых чувствах тонет.

Я вам, точно, правду говорю!

Летом глубже в жизнь пускаю корни,

Летом выше над землей парю!

У меня есть важная примета:

Что бы ни случилось, если жду

Я побегов радости от лета,

Значит,  жив я, значит, поживу!

Летний отпуск, летний отпуск,

Ты всегда, как детство мил, –

Дорогой редчайший пропуск

В параллельный райский мир.

Все дела, что жизнь мутили,

Возлагаем с «…» и по «…»

На замок в пустой квартире,

По работе – на «и.о.».

Кто на юг, кто на леченье,

Кто на тропки под листвой,

Чтобы яркое свеченье

Обрести над головой.

Чтобы жизнь казалась раем,

Явью из чудесных книг.

Мы же люди, мы мечтаем

Обмануться хоть на миг.

Липнут к коже пальцы света

Сквозь дневной небесный тюль -

Чудо света.

Сливки лета –

Сладкий ягодный июль.

Стрёк полуденного зноя.

Для земли в пыли дорог

В полдень озеро лесное –

Как живой воды глоток.

И спешишь, ища прохладу,

В глубину, где стынь-вода,

Будто озеро и вправду

Может сгинуть без следа.

Лес молчит, и я молчу

В огорченье правом,

Ведь бродить я не хочу

По засохшим травам.

Я вздохну, и лес вздохнет,

Ветками кивая.

Заряжает огнемет

Сушь пороховая.

Жара

На паутине лист дрожит,

Родную ветку забывает.

Июльский день жарой расшит,

В нем синих красок не хватает.

Высокий небосвод белес,

Как на холсте в блестящей раме.

И роща дальняя берез

Сверкает гладкими стволами.

Сухие солнечные дни.

Ах, кто бы взял их на поруки!

Водни вреднее, чем слепни,

А мухи злее, чем старухи.

И все ж, когда бы не сады,

Чьей жажды не унять колодцем,

Лежал бы днями у воды,

Коричневел под жгучим солнцем.

Пусть взвоет ветер, зол, речист,

Походит небо на пучину.

Дождя! Прошу дождя, как лист,

Упавший с ветки в паутину.

 В траве

Ночной костер почил на углях.

В густой траве вдали дорог,

Как в непроглядных диких джунглях,

Где жук и тот уж – носорог.

Где вызывает наводненье

Обыкновенный летний дождь.

И лишь случайное растенье

Знакомо с твердостью подошв.

Такого чокнутого франта

Еще не видела трава.

У инфантильного гиганта

Блестит на солнце голова.

И взгляд плывет от умиленья,

И тонкой жилкой на виске

Пульсирует стихотворенье

На бессловесном языке.

Тучи грузные кнутом

Погоняет в небе гром.

Лижет листья сада

Дождевое стадо.

Мальвы

Ростом мальвы, словно пальмы, –

Не настольные цветы.

Удивительные дамы,

Все нездешней красоты.

И вдогонку георгины,

Веселы, что шутники, -

Мальвам всем – до середины.

Женихи вы, женихи!

Гляньте вырос как подсолнух!

Вряд ли дамы устоят.

Только топчется, как олух,

У калитки в палисад.

Редкая книга

Стежка за стежкой

Вьется дорожка.

Запах хвои, прели и грибов.

На дне лукошка  –

Ягод немножко.

А еще  –  любопытных листков.

Тихо-претихо.

С божьего лика

Небо написала синева.

Редкая книга

Сладкого мига.

Не нужны ни буквы, ни слова.

Снова и снова

Сердце готово

К шелесту древних вечных страниц,  –

К читке простого

Текста лесного:

Ветра, деревьев, травы и птиц.

Солнца и ветра земная сестрица,

лесом взращенная вольная птица

радужный цвет потеряла в пыли,

крылья разъехались,  как костыли.

Лампочки глаз потушила под пленкой.

Клюв развернула дрожащей воронкой.

Миг бы  еще и пошли бы слова.

Камнем упала в гортань синева.

Что же ты, Солнышко, так обмануло,  –

ярким горячим осколком мелькнуло,

радостью вешней нутро обожгло

и в измеренье другое ушло?!

Что же ты, Ветер, покинул сестрицу –

песни крылатой  верховную жрицу?!

Лес бы помог ей, да только он сам

топчется, чтобы взлететь к небесам.

Как крепостной на наделе, веками

машет вслед птицам летящим ветвями.

Корни – в земле, а листва – в облаках,

Слезы-смола – на корявых стволах.

Дождь, и ветер неистов.

Небо - в скатанной вате.

Аппликации листьев

На чернильном асфальте.

И в рифленые лужи

Тщетно смотрят деревья.

Вместо праздничных кружев –

Золотые отрепья.

 Дерево

Снится дереву экваторный прибой.

Стынет дерево под коркой лубяной.

Заковали крепко корни в кандалы.

Освещают светом, будто из дыры.

Не видать ему какой кругом погром.

Что же почки присосались всем нутром

К хрупким веткам, поклонившимся врагам, -

Холодам, пирату-ветру и снегам?

Это память в древесине говорит.

Кто поднялся против мира, тот зарыт.

Кто пошел по безрассудству напролом, -

Навсегда окаменел и стал углем.

 И ВЕТЕР СЫПАЛ МЕЖДОМЕТЬЯ

Два брата

Не в воротах рая или ада,

Где душа сквозна, как трафарет,

У прилавка встретились два брата,

Две судьбы, торговец и поэт.

    –  Все торгуешь, братец?

    –  Все торгую,

Сам, брат, знаешь – время таково.

Делом богатею, не ворую.

Да и что глядеть нам далеко!

Все пройдет, нас всех поглотит Лета,

Души гаснут, как хвосты комет,

Даже мореликая планета

Сгинет через миллиарды лет!

Ну, а ты все пишешь?

     – Сочиняю!

Сам, брат, знаешь – время таково.

От беды язык обороняю

И гляжу с надеждой далеко.

Вечное живет в духовном слове.

Полюби, вживись в родную речь!

Апокалипсиса ждать не внове.

Слово, мир создав, должно сберечь.

Постояли, помолчали братья,

И на том, ударив по рукам,

Как лучи великого распятья,

Разошлись по разным сторонам.

Глупая умная сказка

Строят, мечтая, планетные планы,

Спорят в защиту идей.

Умные папы, милые мамы

Доброму учат детей.

Время приходит – некуда деться, –

Гибнет любви ворожба,

И проникает в детское сердце

Хитрость, а следом вражда.

Грустные мамы разводят руками,

В школе находят  вину.

Грозные папы бьют кулаками:

 – Не было так в старину!

 – Мы им дарили кисти и краски,

Ноты, собрания книг!

Мы им читали старые сказки!

 – Сами вы верили в них?

Сами с усами! Вот незадача.

Так ли мудры мы всегда,

Если опять опьяняет удача,

А отрезвляет беда?

Нам бы устроить себя в лучшем виде!

Ищем во всем компромисс

По правоте, а выходит по кривде.

Краденый, стало быть, приз.

И разговоры о правде все тише.

Лишь бы пришлась ко двору!

Вот и по-книжному учим детишек

Азбуке жизни – добру.

Вот бы папаши, вот бы мамаши,

Сильные общей виной,

Против нахальства, злобы и фальши

За руки взялись гурьбой!

Мир перестал бы бахвалиться Римом,

Не проливалась бы кровь,

В царстве земном управляли бы миром

Только добро и любовь!

Верую сам и не верую в это.

Страшно и вас обмануть!

Но улыбнулись вы сказке поэта.

В этом и мудрость и суть.

Божья коровка

Приложишь к уху – и неловко

За детской страсти волшебство.

Шуршит плененная коровка, –

Как все мы, –  божье существо.

Настырно: раз-два, раз-два, раз-два…

Запрограммирована цель –

В безбрежность синего пространства

Пошире расцарапать щель.

Какую же, должно быть, муку

Там, в галактической тиши

Несет Творец, вот так же к уху

Коробку с миром приложив?!

Рыхлый, хрусткий белый снег.

Звезды в синем абажуре.

Теплый мех, девичий смех…

Жизнь, как надо, – все в ажуре!

Десять, двадцать, тридцать лет

Пролетели белым снегом.

Тот же синий звездный свет.

Но уже над новым веком.

Мне из всех моих утех

В том, что жизнь – живое тленье,

Полюбился больше снег,

Как иное измеренье.

Теплый мех, девичий смех.

Снег хрустит и снег искрится.

Только этих нет и тех.

На свету чужие лица.

Новогодняя елка

Обсыпана хлопушками,

Облита серебром,

В фонариках, с игрушками –

Раскрашенным стеклом.

Бумажки-завитушки

Обвили ватный ком.

На стрельчатой макушке –

Звезда под потолком.

Мы радуемся елке!

Мы нюхаем смолу!

Опавшие иголки

Поблекли на полу.

Серый зайчик

В доме вновь запахло елкой,

Угодившей под пилу.

Год закончился уборкой,

Горсткой хвои на полу.

Серый зайчик барабанит

На прищепке в барабан.

Скоро елочка завянет,

Зайку спрячут в чемодан.

Целый год потом без толку

С барабаном на ремне

Будет нас искать сквозь щелку

В старом сломанном замке.

 – Хоть денек еще, хоть часик!, –

Будто то большой секрет,

Что для многих жизнь не праздник,

Ищем щелку, ищем свет.

Песенка вечного ученика

Все сказано давным-давно

В великой книге книг.

Читал, учил, а все равно

Живу как ученик.

Фонтанит солнце, дождь сечет,

Снежок летит из рук, –

Мне каждый день сдавать зачет

Магистру всех наук.

 – Безгрешным будь и будь прощен!

 – Какой там выпал лот?

Судьбы напиток не крюшон,

Душа не полиглот.

Живу, терзаю мукой плоть.

И страшно думать, что

Адама вылепил Господь

Греша земной мечтой.

Падший ангел

Да, я не Каин и не Авель…

Но чувствую свою вину

За грех людской, как падший ангел,

С небес низвергнутый во тьму.

Нет, белых крыльев я не вижу

Ни за спиной, ни на руках.

Лишь шорох их и взмахи слышу

В тяжелых мокрых облаках.

Как давит тьма! От ослепленья

Спасение одно лишь есть:

Души взволнованной прозренья,

летящие на фокус  – крест.

Но все по-разному мы светим.

Высвечиваются из мглы

То рук опущенные плети,

То вознесенных две стрелы.

То острый локоть, то колено,

То вкось сорвавшимся резцом

Судьбы надрезанная вена,

И редко  – доброе лицо.

Фрагменты наши  – как предтечи

Того, кто явит в полноте

Ярчайший образ человечий,

А не уродцев в темноте.

Взорвет для света не петарду,

А назовет по именам

Добро и зло, обман и правду,

И все расставит по местам.

И на вопросы все ответит,

И высветит всех до бела…

И вот тогда в сквозящем свете

Сгорят два ангельских крыла.

Монолог пацифиста

Войн не бывает справедливых!

Война – смертей круговорот,

И разлучение любимых,

И порождение сирот.

Но неприятия достойны

Не спецвойска и не десант!

А кто развязывает войны

И не участвует в них сам!

Кто, не захлебываясь рвотой

От развороченных им лиц,

Убийство делает работой

И делает из нас убийц!

Солдат солдата убивает…

В жару и холод, в дождь и снег…

И в шоке боя забывает,

Что враг, как сам он, – человек!

Кто победит – тому награды

И рай небесный на земле.

Но только мертвые солдаты

Всю правду знают о войне.

Да – нет

-         Да?

-         Нет!

-         Да?

-         Нет!

-         Ну, давай погасим свет

И придвинемся поближе,

Ведь не виделись сто лет!

-         Нет?

-         Да!

-         Нет?

-         Да!

-         Мы расстались навсегда

Жизнь тому назад!…

-         Я знаю,

Только это ерунда!

-         Да?

-         Да!

-         Да?

-         Да!

Ерунда и не беда!

Ведь бывают беды хуже,

Вроде страшного суда!

-         Нет!

-         Нет?

-         Нет!

-         Нет?

-         Мы с тобой с чужих планет.

Перед разными богами

Нам потом держать ответ.

Снежный человек

Падает снег, падает снег.

Мотыльки зимы кружатся,

На ресницы нам садятся…

Здравствуй, снежный человек!

Повстречались под фонарем.

Ты – из снега, я – из снега.

Изо рта – парок от бега.

Но прохладно под ребром.

В город ты спустился с гор

За теплом и за уютом.

Друг, ты что-то перепутал.

Не на тот пошел костер.

Снежных людей не греет дом,

Как бы счастья не хотели.

По пурге да по метели

Дальше вместе побредем.

Перекосился за зиму скворечник.

С усердием чиню как божий сын.

А между тем, я не святой, я грешник.

На век вперёд мной пережито зим.

Мне нужен молоток. Верстак излишен.

Достаточно устойчивой скамьи.

Чуток возни, – над крышею возвышен

Готовый дом для счастья, для семьи.

Скворец знакомец и его скворчиха

Освоят к маю райский уголок,

И станут радость петь, трудиться тихо.

Доволен буду делом рук, как бог.

 На той скамье от впечатлений вешних,

 Пойму, испив прозрения глоток:

 Придет пора, вот так и мой скворечник,

 Господь починит, взявши молоток.

Сниму поношенную кепку

И старой выкройки пиджак.

Надену джинсы и жилетку,

Переиначу взгляд и шаг.

Сойду на тротуар эпохи

С её лирических вершин.

Пойду павлином. Женщин вздохи, –

Как тайны из морских пучин.

А ты не верь! Хоть я и молод,

Не увлекусь такой игрой.

Я к современности приколот, –

Как бабочка к стене иглой.

Каким был райский мир – забыл я,

Как только пойман был в углу.

Но помнят бархатные крылья.

Трепещут, бьются об иглу.

А. Рожкову

Может, я когда-нибудь устану

Птичьей песней душу бередить.

А сегодня снова рано встану

Летним утром по лесу бродить,

Утопая в шелест трав шагами

С чувством той безвыходной вины,

Что трава скрипит под сапогами.

Человеку крылья не даны.

Человек – телесное созданье.

А душа – незримый дух, фантом,

Детище Великого писанья,

Ищущее свой родимый дом.

Что же манит так под своды леса?

В исполненье зелени и птах

Полнозвучна солнечная месса,

Лучезарны тени на ветвях!

Жизненная сладкая истома

Наполняет сердце, как роса.

И почти рукой подать до дома, –

На деревьях виснут небеса.

 Цена человеческой жалости

Верхние прямоугольники

на панцире черепашки,

размером с ладонь,

выкрашены в желтый цвет, –

точь в точь ценники

на мелком товаре

в витринах киосков.

Черепашка ползет по асфальту,

неуклюже растопырив

и приподняв вверх коготки.

 – Убери! Убери с дороги!

Раздавят – жалко будет

черепашку-то, –

кричит бабушка внуку.

 – Пусть, пусть ползет!, –

настаивает он,

искоса наблюдая, как я

обхожу по краю тротуара

его пленницу.

Горькая мысль

пронзает сердце.

Вот она,

цена человеческой жалости!

Свобода.

Слово неизреченное

Мне, городскому жителю,

редко когда удается