Орлова Елена Анатольевна

Спокойное достоинство поэзии

     Уже ранние поэтические тексты Елены Орловой, опубликованные около 20 лет назад, не только нашли своего благодарного читателя, но и были оценены в профессиональном литературном кругу – притом, не в одном Смоленске. Молодой автор стал лауреатом журнала «Студенческий меридиан». Когда же пришла пора книг, предисловие к первому поэтическому сборнику Е. Орловой «Зоревое окно» написал её наставник - замечательный поэт Владимир Тазов. И сегодня, спустя более чем десятилетие, трудно удержаться от цитаты: «...Елена Орлова интуитивно, а скорей всего, благодаря жизненным переживаниям идёт на истинный свет поэзии».

Для давних поклонников творчества Елены Орловой очевидно: формальные новации, языковые «прорывы» – не её стихия. У неё другой путь: настойчивое (но не надсадное!) постижение отечественной поэтической традиции; тому свидетельством не только ямбы, сонеты 1980-х, но и верлибры из более поздней книги «Мимолётности» (Смоленск: «Универсум», 2001). У поэта, конечно, есть особые пристрастия, отсюда нередкие переклички с Блоком, стилизованные посвящения Ахматовой и Цветаевой.

В последние годы свободный стих стал для Елены Орловой главной поэтической формой. Наверное, так легче ложатся строки, продиктованные не только чувством, но и рефлексией. В этом, должно быть, проявляется и ритм нашего времени. Шутливое опасение самого поэта впасть в «публицистику», действительно, не стоит воспринимать всерьёз: богатство ассоциаций, рельефность поэтических образов – несомненные достоинства её стиха. Который, к тому же, по-настоящему музыкален – здесь сказываются и природный слух, и первая, музыкальная, профессия автора.  

Прибавив с годами в литературном умении, Елена Орлова вовсе не утратила свежести восприятия, непосредственности мироощущения. Ей, похоже, нет дела до какого-то поэтического «мейнстрима» (куда непременно следует вписаться). В своих путешествиях по городам и культурам, а равно и закоулкам души, она, как и пристало поэту, одинокий странник. И принимает эту участь со спокойным достоинством. 

Поэзия Е. Орловой часто печальна, как бывает печальной и сама жизнь. Почти не выходя за грань сугубо личных, даже интимных переживаний, автор не избегает главных или, если угодно, последних вопросов бытия. И ищет ответа – и утешения? – в бессмертии человеческой души.

«…А из окон распахнутых,

за которыми не спали,

крыльями басов чуть слышно шурша,

летела к звёздам баховская Пассакалия,

будто чья-то безутешная

неприкаянная душа».  

Зеан  Каган

С  М  А  Л  Ь  Т  Ы

 МИЛЛЕНИУМ

Двадцатый век, словно дряхлый

надоедливый старик,

наконец-то почил с миром.

Двадцатый век, словно призрак,

восставший из ада,

исчез с первым боем курантов.

Двадцатый век, словно кровавый маньяк,

чьи злодеяния уже доказаны,

ожидает суда.

«Суд истории беспристрастен»,

но кто рискнёт утверждать,

что присяжные неподкупны?

Имена всех живущих –

в списках свидетелей,

и нам есть, что сказать,

но «молчание – золото»,

и мы промолчим,

чтобы не осквернить

торжественной тишины

нестройным хором

проклятий и славословий.

Незримая грань, отделяющая эпохи –

судейский барьер.

Я стою перед ним

с бокалом шампанского руке –

не судья, не ответчик и не истец –

свидетель и жертва,

простившая всё.

Всё, кроме растоптанной веры в рай,

обещанный мне на земле,

ибо то, что я вижу вокруг,

чаще походит на ад.

Искуситель, подкравшийся сзади,

шепчет на ухо, что я не права.

Не знаю. Наверное.

Но если вокруг меня – рай,

то в нём счастливы лишь немногие,

плывущие в никуда

по волнам наркотических снов,

или те, чьи кости истлевают в земле.

Это трудно – не завидовать им,

вступая в новый век

и помня законы генетики,

согласно которым

монстр способен породить только монстра.

Куранты смолкли. В радостных криках

мой одинокий голос едва различим:

- Здравствуй,

новорождённое

чудовище…

Шампанское предательски горчит.

Ночь за окном – пугает.

Мне страшно, потому что я знаю:

опасных свидетелей принято устранять.

                                               9 января 2001 г.

РОДИНА

Р…О…Д…И…Н…Н…А…

Шесть букв.

СЛОВО. Что оно значит?

Пытаясь добраться до сути,

мы стираем с него кичливую позолоту,

жирную и липкую, словно сажа,

и с удивлением обнаруживаем пустоту,

которую каждый заполняет

по своему усмотрению,

произнося множество других слов:

Вселенная.

Галактика.

Солнечная система.

Планета со странным названием,

одиноко плывущая в невесомости.

Руины великой империи.

Нищая, заметённая снегом страна.

Серый дом - неприступная крепость

на границе крошечного мирка

площадью в тридцать квадратных метров.

Мягкий диван.

Лежащая на нём телесная оболочка –

узилище скорбного Духа,

сотканного из чего-то

недоступного пониманию, вроде

молекулы.

Атома.

Частицы…

Вопреки всем законам материального мира

геометрическая прогрессия замкнулась,

причудливо соединив начало и конец –

две космические глубины,

разъединённые лишь условностью приставок

«макро» и «микро»: круг замкнулся.

Я обведу его мелом, чтобы оградить от зла,

ибо он – место моего обитания.

Чур меня!

Но если это – РОДИНА, кто же тогда Я?

                                               2 января 1999 г.

***

Жизнь – нетронутый холст.

И каждый из нас – Гойя,

заложник безумия и слепоты,

рисующий свою судьбу.

Но у всех получается одно и то же:

фальшивый очаг и котелок,

полный жирной похлёбки  -

манящий призрак полузабытой сказки

о глупом мальчишке с деревянной головой.

Кто же мы?

Податливые болванки в руках творца

или счастливые обладатели заветного ключа,

открывающего двери в неведомый мир?

Когда-нибудь мы все окажемся по ту сторону,

но первым там будет тот, кто был последним

в этой длинной унылой очереди

за наваристой жирной похлёбкой.

Котелок всегда полон, и хватит на всех,

ведь черпак в руке у дьявола.

Так не начать ли поститься?

                                               17 ноября 1997 г.

***

Поздний рассвет робко раздвинул

занавес ночи. И зимний пейзаж,

втиснутый в белую раму окна,

медленно, словно на фотобумаге,

проступил сквозь стекло:

линия горизонта,

проведённая тонким скупым штрихом,

неумолимо делит надвое

однообразие белизны земли и неба.

Разлучённые навеки

ещё со времён сотворения мира,

они упрямо льнут друг к другу

в слепой первобытной тоске,

бессильные изменить законы природы.

Но, вглядываясь в горизонт,

мы упиваемся иллюзией их слияния –

такой же вечной и непреодолимой,

как тайная вера в бессмертие души.

8 февраля 1999 г.

 ***

Ночь упала в ладонь перезрелым плодом:

под чёрной тугой кожурою – сочная мякоть

запахов, звуков и жестов, что вызрели за день,

соткав невесомую плоть таинственных слов,

которые на рассвете оживут под чьим-то пером

и станут стихами.

                                               24 октября 2004 г.

ПОЭЗИЯ

Очарованным странником

блуждая по извилистым путям

причудливых ассоциаций,

лёгкой бабочкой перелетая

с метафоры на метафору,

расцвеченную изощрённой фантазией,

жадно вслушиваясь

в трепетное мерцание изысканных рифм,

упоённо плескаясь  в тихой заводи

журчащих ассонансов и аллитераций,

забываешь, как страшен и жесток

окружающий мир.

О, блаженное беспамятство,

как недолго ты длишься!

                                                7 ноября 2004 г.

***

Слово…

Кромешная тьма.

Сияющий свет.

Удар в спину.

Бальзам на рану.

Приговор без обжалованья.

Сокровенный обет.

Несмываемое пятно.

Золота драгоценные граммы.

Слово…

Спасительная соломинка.

Камень, что тянет ко дну.

Мост через пропасть.

Гранитная глыба.

Облако воздушное…

Слово…

Я любое пойму и приму,

кроме, пожалуй,

лживого и равнодушного.

4 декабря 2004 г.

***

Я свеча…

                                                               А. Тарковский

День затих. Всё живое отходит ко сну.

Время сбавило шаг,

застывая на стрелках, как пена.

Воздух пахнет опавшей листвой –

горьким запахом тлена.

Ветер что-то бормочет,

баюкая в небе большую звезду.

Спящий мир провалился во тьму,

как в слепую дыру.

День и ночь, жизнь и смерть –

это слишком не равная мена.

Только я - не свеча,

не погасну на стылом ветру:

у окна до зари просижу,

как-нибудь эту ночь пережду,

и увижу рассвет, что придёт поутру.

Он придёт и отпустит на волю

из тёмного плена.

5 ноября 2004 г.

ВСЛЕД  УШЕДШИМ  ДРУЗЬЯМ

Будни.

Вечная спешка, сутолока, усталость – жизнь.

Некогда оглянуться.

 - Некогда?..

Мы лукавим сами с собой,

но за лукавством прячется страх:

мимолётный взгляд,

на бегу оброненный через плечо,

всё чаще упирается в пустоту –

минуту назад кто-то привычно шёл рядом,

и его больше нет.

- За что?!.

Боль потери всегда внезапна,

но мы, теперь уже мудрые, знаем:

она проходит.

Время, этот вечный целитель

с повадками завзятого шарлатана,

неумолимо стирает из памяти лица,

оставляя лишь имена,

произносимые всё реже и реже,

но неизменно горчащие на губах,

как полынь, что растёт у дороги,

ведущей к погосту.

                                               26 августа 1999 г.

М А  М Е

Над твоей могилой

пятнадцать зим сменились вёснами,

прежде чем я научилась

вспоминать о Тебе без боли –

лишь с благодарностью за то, что Ты была.

Я не знаю, где Ты теперь,

и как называется это место,

откуда Ты приходишь в мои сны.

Приходишь, чтобы снова исчезнуть…

Нас разделяет бездна,

но я прошу: пожалуйста, пообещай,

что встретишь меня на границе миров,

когда пробьёт мой час,

чтобы мне не было так одиноко и страшно –

совсем, как сейчас,

когда мне приходится жить без Тебя

на этой земле.

                                               8 марта 2004 г.

П А М Я Т Ь

Убогие краски летнего вечера сорок пятого года

впечатались в генную память:

длинный серый забор,

за ним -  бараки военнопленных;

у забора  шестилетний вихрастый мальчишка –

полуголодное дитя кровавого века;

тонкая ручонка просунута в щель,

на потной детской ладошке – сокровище:

липкий кусок рафинада.

«Дяденька фриц, ну, пожалуйста, поиграй!»

Губная  гармоника лихо выводит:

«Всё пройдёт, мой милый Августин,

Августин, Августин…»

Грубоватая немецкая мелодия

ласкает детское ухо,

привыкшее к взрывам бомб и вою сирен, -

мальчишка зачарованно слушает,

безгрешный в своём неведении

о далёком грядущем, которому через  много лет

суждено стать моим прошлым,

ибо этот мальчишка – мой отец.

25 октября 2004 г.

АКВАРЕЛЬНЫЙ    ПЕЙЗАЖ

                                                               С. П.                                                                    

Взгляд, лениво скользнув по стене,

споткнулся о раму,  и,

сместившись на плоскость листа,

незаметно увяз

в бесформенных мазках сероватого цвета,

растекшихся по бумаге,

сквозь которые медленно проступали,

преобразуя плоскость в пространство,

клочья предрассветного тумана,

и глубже, сквозь них – силуэты домов,

и сады, и кусты ивняка,

застывшие над сонной рекой, -

распластанный по листу

осколок смутного сна,

сдобренный вкусом щемящей тоски

об ушедшей весне, -

миг забытой безмятежности и счастья,

остановленный кистью, но,

вопреки иллюзии авторского всесилия,

растворённый во времени,

как в кислоте, – навсегда…

                                               31 августа 2004 г.

И.  С.  Б А Х

… как всходы прорастают из семян,

так Вечность  прорастала в этих звуках,

что зрели в недрах сумрачного нефа

и, как ростки, тянулись в небеса –

обитель Бога, наливаясь мощью,

и, сокрушив незримые преграды

соборных стен, портала, куполов,

взметнулись ввысь, упав к ногам Творца,

чья тайна, без начала и конца,

забрезжила из глубины веков

подобно свету тлеющей лампады,

что светит нам вседневно и всенощно,

и Ангелов незримых голоса

хоралу вторили, и расступилось небо,

приняв сей дар – животворенье духа:

так поглощает каплю – океан…

                                               27 марта 2004 г.

М О Й    Р И Л Ь К Е

Вечность. Вселенная.

Отсвет далёкой звезды.

Взгляд, устремлённый в бездну – в себя.

Шёпот листьев в саду. Рокот грозы.

Ропот ветра. Тяжёлые капли дождя.

Таинство жизни и смерти. Смысл бытия.

Нестерпимая боль. Крик отчаянья.

Ночи без сна.

Одиночество. Тишина.

Озарение.

Пение Ангелов. Шелест псалма.

                                                                                                                                             21 марта 2004 г.

 А. А. АХМАТОВОЙ

Летним полднем гуляя по Питеру

среди парков, дворцов, мостов,

мне было почти удивительно

натолкнуться на стену «Крестов».

Я раньше здесь не бывала,

но, увидев «Кресты» в тот раз,

почему-то сразу узнала

и вспомнила вдруг о Вас,

будто видела это прежде:

тенью – очередь вдоль стены,

лица – с печатью надежды

и глаза – с печатью беды,

«звёзды смерти» - над головами,

в небе – звон поминальных тризн…

Не опишешь его словами –

ожиданье, длиною в жизнь…

Я шаги невольно замедлила

у кирпичной красной стены.

Вы простите, Анна Андреевна,

но нет в том моей вины,

что наши пути не совпали.

Так уж карта судьбы легла:

здесь Вы подолгу стояли –

я, гуляя, мимо прошла.

                                                                                                                                             12 января 2001 г.

М. И. ЦВЕТАЕВОЙ

Не отступница,

не преступница,

что ж ты – так?

Не распутница –

на распутице:

свет иль мрак?

Неприкаянная,

нераскаянная,

где ж ты, где?

Кто обмолвится,

кто помолится

о тебе?

Непрощённая,

неотомщенная –

крик и стон.

Опороченная,

замороченная –

явь как сон,

сон как смерть. Безутешная,

грешная:

к праху – прах.

Дань пророчеству –

одиночество

в облаках.

Боль не вытравить.

Жизнь как исповедь,

смерть – тиха:

бесполезно

кричать над бездной –

она глуха.

                   17 марта 2000 г.

***

                                                    В.  Л.

... сермяжная душонка распашонка

и каждый норовит просунуть палец

а кто-то пятерню поковырять

и ухватить побольше про запас

не слыша крика и не видя боли

в доверчивых испуганных глазах

пока не поздно двери на засов

зашторить окна погасить светильник

ночною птицей пялиться во тьму

и слепнуть от полуденного солнца

пытаясь угадать куда ведут

истёртые от времени ступени

какая разница в итоге всё едино

кабак палата келья эшафот...

... погост...

                                               11 июня 2005 г.

РОК-Н-РОЛЛ   НА  «Х»

Ход времён - стук метронома

                                               в Господней руке,

стук сердец - не в такт, не в лад, вразнобой.

Хром небес отливает сталью - 

                                                               дело к войне,

но всадники Апокалипсиса 

                               разучились трубить отбой.

Хор хулы и хвалы привычно нестроен,

и тот, кто не любит фальши,

                               многозначительно молчит.

Хворь души не лечится целебным настоем-

счастливы лишь те, у кого она не болит.

Храм переполнен, все ждут начала,

но кто-то успел понять, что это - конец.

Хлам поднялся в цене, души - мельчают

в этом мире, где каждый -    

                                потенциальный мертвец.

Хлев - органичное состояние душ и умов,

нашедших вместо Эдема кромешный ад.

Хрип, перешедший в стон -

эхо наших кошмарных снов:

мы все ушли в Сумрак

                               и забыли дорогу назад.

                                               21 апреля 2005 г.          

ЛУННЫЙ   БЛЮЗ

Июньский вечер, влюблённый

в себя самого, затих в объятьях полуночи.

Город, уставший, молчит:

тишина, распадаясь на обертоны,

липкой смолою висит на ветвях

и стекает в траву,

чуть касаясь чуткого слуха,

но больше - ни звука.

Второпях

на углу

перекрёстка пролетающий ветер

качнул фонари; их отсвет, призрачно бледен,

дрожит на асфальте

дыханьем веков на поблёкшей смальте.

В сиреневом сумраке засыпает листва,

и луна, отмытая ливнем, чиста,

величаво плывёт в облаках

гигантской полупрозрачной медузой,

оставляя на сонных губах

пряный вкус недопетого блюза.

                                            30 июня 2005 г.

 БАССО-ОСТИНАТО[1]

Заблудившись в ночи ветер усталый

упал на город. Порывисто дыша,

он слепо метался в лабиринте кварталов,

будто чья-то безутешная

неприкаянная душа.

Бесконечность небес, чёрная и глубокая,

открылась за облаками, и луна взошла.

Она плыла куда-то, призрачно-одинокая,

будто чья-то безутешная

 неприкаянная душа.

А из окон распахнутых,

за которыми не спали,

крыльями басов чуть слышно шурша,

летела к звёздам баховская Пассакалия,

будто чья-то безутешная

неприкаянная душа.

                                               14 января 2001 г.

С Т Р А Н С Т В И Я

АВСТРИЯ.   ВЕНА

Памяти В. А. Моцарта

Фрау Вена, бесспорно,

вы  - первая дама Европы,

и всё так же пленительны,

несмотря на преклонный возраст:

вы по-прежнему страстно любите

громыханье военных маршей

и непревзойдённое однообразие

каденций маэстро Штрауса,

доводящих до нервного тика

поклонников мрачного Шёнберга;

и сумрачный Пратер[2] -

зелёный оазис посреди городской толчеи, -

ещё помнит походку

Бетховена, Гайдна и Глюка;

и дворцы, украшенные гербами

Кинских, Эстергази, Лихтенштейнов,

приглашают туристов запечатлеть

их фасады – классический образец

былого могущества огромной империи,

стёртой временем с карты Европы;

и Дунай всё ещё величав,

несмотря на сомнительный цвет

своей мутной воды;

и в уютном кафе на Грюндбергштрассе

неизменный вишнёвый штрудель,

как всегда, ароматен, мягок и свеж…

… и опять застревает в горле,

ибо память, верный страж совести,

мне навряд ли позволит забыть

промёрзшую маленькую квартирку

на Рауэнштайнгассе, № 970,

где медленно и мучительно умирал

в нищете, без причастия,

обречённый на смерть

и всеми покинутый Моцарт…

Раскрошив голубям

недоеденный штрудель,

я отправлюсь бродить по улицам

респектабельного района

Ландштрассе,

но уже никогда не найду

старое кладбище Святого Марка -

последний приют

сладкоголосого «бога музыки».

Я знаю, оно где-то здесь,

под асфальтом, под ногами прохожих, -

надёжно спрятанная улика,

уничтоженная декорация

маленькой частной трагедии,

в исполнении Судьбы

прозвучавшей зловещим фарсом…

Глядя в хмурое небо цвета сулемы[3],

я с болью подумаю:

Вена, сытая самодовольная стерва,

вспомни, как ты погребала

величайшего из своих сыновей –

«по третьему разряду»:

за восемь жалких флоринов

и пятьдесят шесть крейцеров,

в общей могиле

для бездомных безымянных бродяг,

друг на друге лежащих в глубокой яме,

заполнявшейся несколько дней, -

ни надгробия, ни креста -

ничего…

Ничего, кроме этого города,

ставшего для него

самым величественным из монументов,

чьё имя, точно имя убийцы,

своею смертью он обессмертил в веках.

                                               27 января[4] 2004 г

СНЫ  О  ПАРИЖЕ

Сны о Париже, словно обрывки

старой открытки, подаренной на Рождество,

хранящей запах детской мечты

и сказки, старой, как мир, и немного грустной,

о том, чего не было вовсе, но всё это было:

остров Ситэ, зацелованный серою Сеной,

вечернее солнце,

позолотившее крыши Монмартра,

зловещие тени в коридорах полночного Лувра,

гримасы химер, устало присевших

на портал Нотр Дам,

умытые ливнем бульвары, каштаны в цвету,

витрины бутиков, заваленных прет-а-порте,

толчея распродаж, светский раут в Мон Валери,

тишина спящих кварталов авеню Порт-Рояль,

скрип тормозов и скрежет металла

в тоннеле Альма,

медленно угасающий взгляд принцессы Дианы…

                                               6 января 2005 г.

О С Е Н Ь  В  Л О Н Д О Н Е

Что мне Париж со своим Божоле -

хвастун, лягушатник и сноб,

если в Лондоне осень

приготовила терпкий коктейль

по рецепту мистера сплина:

сонный Сохо за окнами паба

ксерокопией древней саги

подколот к вечернему списку

осенней хандры, листопада и сумерек,

пахнущих морем – чешуёй мёртвых рыб

и мазутом незамолкающих доков.

Дёготь ночи здесь пьётся легко,

словно портер, тягучий и чёрный,

согревая, но не веселя.

Взгляд  упирается в запотевший стакан,

тщетно ища пресловутое дно –

пристанище истины, но паб ещё не закрыт,

и есть время понять: истина обитает не здесь.

Что мне Рим со своим Колизеем –

подгулявший плебей,

нацепивший тогу патриция,

если в Лондоне осень,

облачённая в царственный пурпур,

ворожит над грядущим,

глядя в «Лондонский глаз» -

колесо обозрения, стальной паутиной

нависшее над Лэмбетом, -

оживший фантом воспалённого бреда

обезумевших технократов,

укравших у Ангелов право летать.

В прозрачной кабине стеклянного кокона

поднимаясь всё выше и выше,

сладко грезить о птичьем полёте, но,

повинуясь неумолимым законам Ньютона,

достигнув вершины, опускаешься вниз, -

туда, где из клочьев тумана

бессильно грозит небесам

одинокий Биг Бэн,

где чёрной тенью прячется в сумраке

ажурная громада Вестминстер-Холла,

и бурая Темза вяло струит на восток

свои  сонные воды, чтобы выплеснуть в море.

Взгляд упирается в серый гранит берегов,

но спуск ещё длится и длится,

и есть время понять: свобода – это парение.

Что мне Берлин – толстый бюргер,

лениво жующий

пресную жвачку минувших веков,

если в Лондоне осень

при свете ночных фонарей,

припав к площадям, читает анналы былого

по трещинкам на асфальте,

как по книге времён.

Машины спешат по Кенсингтон-роуд

мимо спящих домов. Там уют, и тепло,

и горящий камин навевает блаженную дрёму,

сквозь которую ощущаешь, острее, чем прежде,

как в опустевшем Хайд-парке

с ветки клёна упал пожелтевший листок,

прозрачный, точно кожа младенца.

Он уже умер, но, не зная об этом,

слепо летит в темноте, подхваченный ветром,

и медленно опускается на траву –

беззащитен, жалок, нелеп.

Теперь это – мусор, и утром его уберут.

Взгляд упирается в землю, но утро ещё не настало,

и есть время понять: смерть не бывает права.

Что мне чванливый Мадрид,

обжигающий перцем кровавой корриды,

если в Лондоне осень гуляет по Пиккадилли,

воскрешая в памяти прошлое, бывшее не со мной,

но ставшее частью меня…

Лондон, мой Лондон, древний и вечно юный,

я – твой кленовый листок,

я – пылинка твоих перекрёстков.

Ветер времени унесёт меня прочь,

но я навсегда останусь с тобой,

ибо имя моё ты вознёс к небесам

на шпилях собора Святой Елены…

Взгляд упирается в небо, но сегодня безветряно,

и есть время понять: права только жизнь.

                                                                                                                                             13 ноября 2004 г.

БУДАПЕШТ.

ПЕСНЬ  О  ПРИНЦЕССЕ  МАРГИТ

Я помню, был вечер, но солнце ещё светило,

медленно опускаясь за гору Геллерт.

В маленьком ресторанчике

на крутом берегу Дуная

скрипка пела о любви черноокой мадьярки.

Пряный закат цвета огненной паприки

отражался в опустевшем бокале,

расплываясь багровым пятном,

и мелодия чардаша, полная страсти,

пьянила сильней молодого вина,

и, срываясь со струн, летела прочь,

вслед за ветром – туда,

где над рекой поднимался туман,

где звенели тяжёлые цепи

подвесного моста, и над тёмной водой

возвышался остров Маргит,

между Пештом и Будой. Присев на траву,

чуть влажную от вечерней росы,

я слушала, как в сумерках

ветер играет листвой  векового платана,

как плещут седые волны Дуная,

и мне чудилось, будто кто-то шептал:

«Это было много столетий назад,

на закате дня Святого Грегора[5].

Король Бэла Четвёртый из рода Арпадов

пировал во дворце со своими магнатами

после удачной охоты на дикого вепря.

На том пиру подавали вино и редкие яства,

гости веселились и пели застольные песни,

но молодой граф Ласло из рода Барош

был молчалив и печален. Он не сводил

влюблённых глаз с дочери короля Бэлы,

принцессы Маргит, сидящей рядом с отцом,

и его чёрные очи мутились слезою,

ибо король никогда бы не отдал

свою дочь ему в жёны. В разгар весёлого пира

в залу вошёл гонец, прибывший издалека.

Поклонившись королю

                               и его благородным гостям,

он промолвил: «Великий король!

Я привёз тебе скорбную весть:

к рубежам твоего королевства

подошла несметная рать

из юго-восточных степей

во главе с грозным ханом Бату[6].

С ним его полководцы

                               Субэдэй-Багатур и Кадан.

Дикари и язычники, они не щадят никого,

убивая беззащитных женщин, стариков и детей,

сжигая дотла крепости, города и деревни,

оскверняя святые храмы».

Услышав эти слова, все в волнении закричали:

«Не бывать тому, чтобы язычники

творили бесчинства на нашей земле

и безнаказанно проливали

                                               христианскую кровь!

Смерть варварам! Смерть дикарям!»

Молодой и отважный граф Ласло Барош,

надеясь в бою с врагами

                                               проявить свою доблесть

во имя любви к прекрасной Маргит,

произнёс, призывая в свидетели Бога:

«Клянусь честью рыцаря и христианина,

мы сметём нечестивцев с нашей земли,

как ветер сметает пыль!» Епископ города Буды

ответил благословением: «In nomine Patris,

et Filis, et Spiritus Sanctus. Amen[7]»,

а принцесса Маргит горько заплакала,

ибо, когда мужчины идут на войну,

женщинам остаётся лишь плакать.

И была великая битва на реке Шайо,

и воспели ту битву в стихах поэты и трубадуры.

Немало воинов пало с обеих сторон,

прежде чем дрогнули вражьи полки,

и побежали язычники прочь,

                                               как трусливые зайцы.

Венгерские рыцари,

опьянённые вкусом победы,

поскакали за ними. Шесть дней, шесть ночей

длилась погоня[8] - так охотник,

                                               упорный и храбрый,

преследует дичь. Но коварна

повадка врага: за одним из холмов

их поджидала засада татарских туменов[9].

И почернело весеннее небо от вражеских стрел,

и окрасился кровью ручей, и хищные птицы

долго кружили над полем, слетаясь на пир:

на том поле навеки осталась венгерская знать,

павшая с честью...

                                Король Бэла Четвёртый

чудом спасся от злого врага

вместе с горсткой преданных воинов;

в их числе был граф Ласло Барош:

молитвы принцессы Маргит хранили его в бою.

Много дней и ночей бежали они,

                                               как пугливые лани,

через реки, леса и горы. И каждый думал:

не лучше ли было погибнуть в неравной битве,

чем испить эту горькую чашу

                                                    позора и пораженья?..

Горек хлеб австрийского гостеприимства,

тяжела незавидная участь изгнанника.

Скорбит король Бэла Четвёртый,

лишённый короны и королевства,

лишённый надежды:

                               ни один из монархов Европы

не вступился за Венгрию. И только граф Ласло

был исполнен отваги и рвенья.

«Великий король, - сказал он ему, - я мечтаю

собрать христианское войско из разных земель

и отомстить коварным язычникам.

Я верну тебе славу и честь, и тогда

ты отдашь свою дочь мне в жёны».

Рассмеялся Бэла Четвёртый: «Мальчишка!

Ты глуп и самонадеян! Избавить

Венгрию от врагов может лишь Божье чудо.

Но если чудо это свершиться,

если Бог нам поможет, я даю клятву:

моя дочь станет невестой Христа!»

И чудо свершилось: вражьи полки

обратились на юг и, дойдя

                                               до берегов Адриатики,

повернули назад. Бэла Четвёртый

возвратился домой и сдержал свою клятву:

на безымянном острове между Пештом и Будой

он приказал возвести монастырь

для принцессы Маргит, и в тот памятный день,

когда её в лодке проводили на остров,

граф Ласло Барош покинул столицу,

и никто никогда о нём больше не слышал:

он чтил королевскую волю, Господа Бога

и ту, что была и осталась для него

лишь дерзкой мечтой о запретной любви...»

Я сразу нашла это место; древняя башня,

за много веков наполовину вросшая в землю,

одиноко стояла в зарослях папоротника -

здесь доживала свой век принцесса Маргит.

Уходя, я обернулась, чтобы запомнить

девичье лицо на маленьком барельефе,

и в сердце закралось сомнение:

неужели Богу была нужна эта жертва?

                                                        1 июля 2005 г.

БЕЛОРУССИЯ

Белоруссия, Беларусь…

Сменилась эпоха, сменилось название,

но осталась страна, которую теперь

называют «ближним зарубежьем»…

Я смотрю на неё из окна поезда

«Смоленск - Санкт-Петербург».

Остановка в Лиозно. Разгоняясь,

поезд проносится мимо

маленькой станции «Выдрея»,

но я успеваю рассмотреть

высокий холм у линии горизонта.

Я знаю, где-то там, на холме,

деревня Погостище, что возле погоста.

Там похоронена мать моей матери,

рядом - восемь могил её близких;

в моих жилах течёт их кровь…

Закрываю глаза - от слёз

всё равно ничего не видно,

но я мысленно вижу деревенскую улицу,

белёный известью дом у дороги,

маленький прудик, плакучую иву,

склонённую к самой воде…

Ничего не осталось - только память

опять возвращает туда,

где я была лишь однажды

в полузабытом детстве -

много лет назад…

Выдрея… Эту далёкую деревеньку

я не могу назвать своей родиной, но,

всякий раз, проезжая по белорусской земле,

я чувствую, как сердце разрывается надвое.

                                               13 февраля 2005 г.

БОЛДИНСКИЙ   МОНАСТЫРЬ

За стенами Святой обители

смиренные иноки с военной выправкой

замаливают кровушку,

пролитую на необъявленной войне.

Их отстранённые взгляды

не кажутся странными,

когда вспоминаешь, как им непросто

верить в кровожадного и всемогущего бога,

который, на манер еврейского бога Яхве,

карает людей за грехи

                               страданиями и смертью,

и которого они почему-то

                                               называют Спасителем…

За стенами Святой обители

в уединении и молитвенном благоговении

когда-то творил чудеса

преподобный старец Герасим.

Теперь здесь толпы туристов,

вернее, паломников, жадно щёлкают

объективами фотокамер,

                                               вытаптывая газоны

перед расписными часовенками,

похожими на терема берендеева царства;

здесь устроили торжище в Божьем храме,

и взимают отдельную плату

за каждую душу, внесённую в список

на помин или здравие…

За стенами Святой обители

душа, что черница-затворница,

тоскует об истинном Боге и рвётся на волю.

Там на взгорке стоит обветшалая деревенька

в окружении облетевших берёз,

там под ногами хлюпает

раскисший смоленский суглинок –

родимая земелюшка, кормилица наша,

да серое небо обильно сочится

частым холодным дождичком…

Поплачь о нас, отче Герасиме!

                                               28 января 2005 г.

ИЗБОРСК

1.

... и пусть мне Богом не дано летать,

как этой птице, что кружит над головой,

но я ей не завидую: отсюда,

с высокого холма, я вижу то же,

что и она - бескрайние поля,

леса, долины, горизонт, - передо мною

моя земля, моя святая Русь,

и это небо вечное над нею…

2.

... и камни древней крепости.

Дожди, ветра, столетья,

медленно и методично

превращают их в прах.

Трава, взлелеянная солнцем

у подножья полуразрушенных башен,

густа и зелена - она растёт на земле,

обильно  политой кровью тех,

кого не защитили кресты на пряслах -

безымянных защитников порубежья,

чья смерть не была напрасной.

Из года в год, из века в век

скорбит и плачет о них мать-земля,

исторгая прозрачные родниковые слёзы

из Журавьей горы. Живая вода

сладка и студёна, и в каждом глотке -

память о прошлом и светлая вера в грядущее...

                                               4 июня 2005 г.

САНКТ–ПЕТЕРБУРГ.  ДОЖДЬ

Вокруг никого, только этот город,

                                                               промокший

под мелким дождём,

                               и я – случайный прохожий,

бесцельно бреду по Невскому,

слушая тихие всплески

дождя в лужах.

Мой город, ты снова слегка простужен,

но дождь не станет преградой

у меня на пути. Нет, не надо,

не предлагай мне полупустой троллейбус,

я всё равно пойду пешком

                                            и немного согреюсь,

отогрею душу, застывшую в разлуке с тобой:

ты – мой,

весь, без остатка – эти площади,

улицы, парки, дворцы и каналы,

в которых ветер полощет

изорванное покрывало

опавшей листвы;

мне под ноги ложатся мосты,

выгибая горбатые спины,

а я всё иду, упиваясь тоской и дождём

(так пьют драгоценные вина),

смакуя каждый миг, чем-то похожий на сон,

и сердце моё, этого города вечный невольник,

беззвучно заплачет в унисон

с Ангелом, что к здешнему небу

                                               навек пригвождён,

как бабочка, длинной иглой

                Петропавловской колокольни.

                                                        8 января 2005 г.

МОСКВА

Иду по вечерней Тверской

и спрашиваю себя: где я?

Где город, знакомый с юности?

Он исчез. Я на другой планете:

огни и витрины,

бутики, кафе, казино,

казино, бутики, кафе –

мир для богатых,

и я в нём – чужая.

Всё раздражает.

Комплекс провинциалки?

Люди суетятся, куда-то спешат,

проносятся мимо сверкающие иномарки,

время проносится – мимо,

изменяя пространство вокруг…

Мне всё труднее идти,

не оглядываясь назад.

Наверное, я просто старею.

                                                9 января 2005 г.

СМОЛЕНСК

Наши разлуки - недолги,

прощанья - легки и бесслёзны,

потому что я знаю:

куда б не завели меня дороги,

я вернусь в этот город, следуя зову крови,

а если собьюсь с пути - по компасу

или просто по звёздам.

Его имя - Смоленск -

в моё сердце с рождения вписано,

оно согревало меня

в странствиях по чужим городам.

Иногда я влюблялась в них,

но этот, единственный,

я ни на что не променяю

и никогда не предам.

Здесь жили мои родители,

деды и даже прадеды -

старые улочки ещё помнят

звук их шагов.

Здесь многое потеряно, многое - найдено,

здесь - мой исток, основа основ.

Я корнями вросла в эту землю,

          в эти древние камни,

нас друг от друга,

         не убив живой плоти, не оторвать.

И когда моя жизнь

неизбежно в прошлое канет,

этот город, я знаю,

не будет скорбеть и рыдать,

и не проводит меня

до погоста колоколами,

но, как и любого,

кто был здесь когда-то рождён,

каждую зиму он будет отпевать меня

студёными ветрами,

и каждое лето -  оплакивать

благодатным дождём.

                                                               10 мая 2005 г.

П О В Е Ч Е Р И Е

П О В Е Ч Е Р И Е

Сумерки – час между Светом и Тьмой.

Распахнуты Неба врата…

Боже, Создатель, Спаситель мой,

не покидай меня, будь со мной,

если хочешь – все тайны Свои сокрой,

но защити от врага.

                                               27 марта 2004 г.

***

…и молвил Ты: «Я милости хочу,

не жертвы. Я пришёл не для того,

чтоб Мне служили, - послужить всем вам,

и душу Мою отдать для искупленья

многих».

Так молвил Ты, и кто же был тот лжец,

что первым прокричал: «Ты всемогущ!»

и приписал Тебе деянья князя тьмы:

болезни, смерть, страдания людские?

Кто первым нас унизил и назвал

«рабами» Божьими, когда Отец небесный

не стал бы презирать  Своё творенье? –

мы дети для Него, а не рабы.

Кто именем Твоим вершил неправый суд,

когда Ты призывал их: «Не судите,

да не судимы будете»? Кто меч

карающий узрел в Твоей руке,

когда Ты весь - любовь и всепрощенье?

Кто создал церковь – государство в государстве,

и клириков всех рангов и мастей,

как будто нам посредники нужны,

чтобы к Тебе с молитвой обратиться?..

Ты знаешь, Боже, каждого из них

по именам. Прости их слепоту,

как мне прощаешь робкую попытку

Твой голос истинный расслышать в многословье

«священных» книг, наполовину лживых.

                                               9 декабря 2004 г.

 ***

                                                               Бог здесь!

                                                               Р. М. Рильке

Ты – здесь, незримый Боже, Ты – везде.

Твоё присутствие угадываю всюду,

где есть печать Твоей любви благой:

в улыбке несмышлёного младенца,

что познаёт впервые этот мир,

в многоголосье птиц, и в тишине,

окутавшей поля перед рассветом,

в движенье облаков, и в звонком ливне,

что утолил иссушенную пашню,

и в первом снеге, что прикрыл стыдливо

нагую плоть земли, и в песне вьюги,

со мною разделившей ночь, и в звёздах,

чей свет через пространства и века

притягивает взгляды всех влюблённых,

и в тоненькой былинке, и в цветке,

к которому пчела летит кормиться…

Она мудра: Ты научил её

летать и радоваться солнцу и теплу,

не сетуя на краткость летних дней,

что ей отпущены. И я, как та пчела,

летя на свет прозрения и веры,

пью жизни благодать – Твой щедрый дар.

                                                    4 ноября 2004 г.

***

Твой дар – мой крест:

не просто жить, но – петь,

петь, чтобы жить – наперекор всему.

И всё ж… Прости, с Тобой лукавить не посмею:

когда не в радость наступивший день,

и с каждым вдохом жизнь на миг короче,

когда иссохло горло, и слова

расплавленным свинцом сжигают мозг,

когда душа  - нема, и лишь молитва

ещё способна голос ей вернуть, -

я сознаю, что дара не достойна,

и потому храню его в себе,

как искру, как свечу, которую ветра

хотят задуть…  Так защити меня,

чтоб я вернула Твой заём бесценный,

отточенный годами, и трудом,

и мудростью, - сполна вернула…

                                            28 октября 2004 г.
***

Что видел Ты, Создатель мой, когда

перед Тобою простиралась бездна,

недостижимая, непостижимая никем,

кроме Тебя? В клубящихся пустотах,

вне бытия, пространства и времён,

Ты видел чистоту и совершенство

благого замысла - природу, и людей,

и множество животных, сотворённых

Тобой для счастья, радости и неги?..

Или звериный лик того, кто надругался

над замыслом Твоим и научил

безгрешных тварей пожирать друг друга,

страданьями своими насыщая

его утробу?.. Что теперь Ты видишь,

когда глядишь на нас? - Всё ту же бездну

в людских сердцах, всё ту же пустоту,

всё ту же бесноватую толпу,

чей крик истошный всё ещё звучит,

как эхо, потрясая мирозданье,

из глубины веков: «Распни его! Распни!»

                                               12 июля 2005 г.

***

Твоё дело – почти забыто,

Твоё имя – истрёпано всуе,

Твоё слово – искажено…

Но врата к Тебе не закрыты,

и для тех, кто Света взыскует,

всё давно уже прощено.

                               30 октября 2004 г.

 ***

Когда б могла я утолить слезами

палящий зной, что муки длил Твои,

я б выплакала все глаза - к чему они?

Тебя душою вижу, не глазами.

                                               3 ноября 2004 г.

***

Боже, благодарю Тебя за жизнь

с её терпким вкусом рая и ада,

благодарю за дар любви,

за счастье моё земное,

за право познать Твою истину;

она мне - награда, отрада.

Ты щедр ко мне.

                Чем смогу расплатиться с Тобою?..

Только самым бесценным:

добром и любовью.

                                               13 февраля 20005 г.

 ***

Как влюблённая девочка семнадцати лет,

проснувшись, я шепчу Твоё имя.

Днём, на миг позабыв о пустой суете,

и вечером, засыпая, шепчу Твоё имя.

Когда я счастлива или в беде -

шепчу Твоё имя.

Даже во сне

я обращаюсь к Тебе со словами молитвы:

спасибо за всё, чем Ты одарил меня, Господи.

Лучшее во мне - от Тебя.

Я это помню.

19 марта 2005 г.

***

Душа, разлучённая с Духом,

тоскует о горних мирах…

И плачут иконы в церквах

о том, что все мы канем в веках,

когда превратимся в гниющий прах,

и земля нам не будет пухом.

                                               8 декабря 2004 г.

***

Видишь, Господи? Я строю храм Твой

в душе моей. С ним не сравнятся

рукотворные храмы из мёртвого камня

или дерева, что подвержено тленью -

он будет светел, высок и прекрасен

без позолоты, икон и свечей:

несказанным, немеркнущим светом

воссияет в нём имя Твоё.

                                               30 марта 2005 г.

***

Впрок отоварили - жизнь подарили.

Досталась даром, - трать без оглядки,

но рано иль поздно всё равно спросишь:

сколько осталось?

Никто не знает. Кроме двоих,

но они промолчат.

Один улыбаясь посмотрит сверху -

что поделаешь, если дитя неразумно?

В узких звериных зрачках другого

равнодушие и скука -

так в микроскоп смотрят микробиологи,

наблюдая за инфузорией,

изученной ещё в средней школе.

                                                    30 июня 2005 г.

***

Господи, позволь мне

умереть только тогда,

когда мне уже нечего будет сказать

этому миру.

                                                               7 ноября 2004 г.            

У С М Е Ш К А  

П Е Г А С А

СТИХИ ВЫХОДНОГО ДНЯ

Стихи, точно ангелы

в престольный праздник,

слетаются ко мне

по субботам и воскресеньям,

когда я получаю

временную свободу

от  беспросветного

пожизненного рабства

(с утра не нужно идти на работу),

и я могу позволить себе

«непозволительную» роскошь

стучать по клавиатуре компьютера,

выплёскивая вдохновение,

которое копилось во мне

пять долгих рабочих дней,

не находя выхода.

Но, если так пойдёт и дальше,

новый сборник стихов

мне придётся назвать

«Стихами выходного дня».

                                               2 марта 2005 г.

ЖАЛОБА

Раньше всё было иначе:

весной снились сладкие сны,

соловьи воспевали любовь,

и в душе расцветали розы.

А теперь, на пятом десятке,

о приходе весны

догадываешься по обострению

застарелого остеохондроза.

                                               12 февраля 2005 г.

СТРАШНЫЙ   СОН

Однажды поэту приснилось, как он,

будто сказочный рыцарь,

освободил прекрасную деву - Поэзию,

что томилась в неприступной башне

старинного замка «Теория стихосложения»

под строгим присмотром маститых критиков.

Поэт потрудился на славу:

пали ветхие стены катренов, терцин и октав,

исчезли оковы - нудные рифмы и строфы,

развеялся по ветру метр и размер -

Поэзия стала свободной.

Вскочив на Пегаса, они ускакали

и долго скитались по свету.

В какой-то таверне поэт,

вглядевшись в лицо своей спутницы,

вдруг в ужасе отшатнулся:

- Ты кто?!

И услышал в ответ:

- Публицистика.

19 марта 2005 г.       
 

МУЗА

В прежние времена

Музы прилетали к поэтам с небес

по скользящему графику:

то днём, то вечером, а то и под утро.

Нынче век XXI, и Музы стали не те:

к примеру, моя,

с поправкой на технический прогресс,

матерясь и кряхтя,

появляется из системного блока

при каждом включении компьютера.

                                               5 ноября 2004 г.

КРИК   ДУШИ

Люди добрые, что ж это делается!

Горе горькое, нежданное, негаданное!

Беспредел! Помогите! Спасите!..

Всё напрасно: слёзы, рыдания…

И никто уже не поможет:

хищный вирус сожрал мои файлы.

12 февраля 2005 г.
 

 ***

Рукописи, как известно, не горят.

Они просто бесследно исчезают,

когда зависает компьютер.

                                               12 февраля 2005 г.