|
Пациенты д-ра Янислава Б. Вольфсона, проживающие в городке
Вудбери, штат Миннесота, вряд ли читали изданные в далёкой
российской столице поэму «Ялтинская фильма» и повесть «Глаз
вопиющего в пустыне». Так же, как рецензенты журнала «Знамя»
и «Независимой газеты» и не думали искать в этих сочинениях
советов врача. Между тем, американский «фэмили доктор» и
русский писатель – одно и то же лицо.
Янислав Бениаминович Вольфсон родился в Смоленске в 1953
году. Жил в Крыму. Ненадолго возвращался на «малую родину»
для учёбы в медицинском институте. Последние 17 лет живёт и
врачует в США. Его художественные тексты впервые увидели
свет в начале 1990-х на страницах альманаха «Стрелец»,
выходившего в Париже, Нью-Йорке и Москве. «Вольфсон –
одарённый сложившийся поэт», – писал, представляя нового
автора, Булат Окуджава. В 2003 году московское издательство «О.Г.И.» выпустило книги его стихов и
прозы.
З. К.
***
а
все лицо его в морщинах
сражаясь с пишущей машиной
он слышит наверху сосед
наяривает лакримозу
и
протекают пот и слезы
сквозь плохо набранный паркет
надежда ставшая гарниром
пирам попойкам и турнирам
гремит как смятый целлофан
ее недавние клевреты
в
туман полуночный одеты
в
туман полуночный в туман
из влажной искры извлекаем
он в ожидании трамвая
выстаивает кислоту
дождя идущего из душа
настолько прошлому послушен
что это видно за версту
застыв как перст в ночной парадной
он видит вдруг как листопадом
покрыт разрушенный асфальт
и
сбившийся опять со счета
сосед внезапно вспомнив что-то
о
стенку бьет свой старый альт
***
и
внезапно среди благоденствия и похвальбы
в
пустоте вдруг ударит короткая вспышка в затылок слегка
мы простейшие и успокоились вмиг если бы
нам опять объяснили как разум забрался сюда
и
пока ты настырно живешь и скандалишь впотьмах
испаряя поклеточно тело в пустое пространство
над тобою смеются эстонка Ээва и туркменка Фатьма
и
дитя с переполненным ранцем
тот кто разум забросил сюда и сраженье полов
понимал ли какую жестокую с нами затеял игру
перебрал ли потом свой гигантский гниющий улов
сети штопая голой рукой поутру
отшатнулся хотя бы на миг от цифири такой
или ждет на краях как на пляжах вскипающих бездн
окруженный советников неразличимой толпой
что сулят варианты иные изъянов наверное без
разум в этой своей современной одежде есть плод
неких менее сложных но более дьявольских сил
и
его превращения есть лишь испорченный код
для того кто здесь не был и было б смешно если б был
Экспедиция
чернила прячутся
под крыльями пера
и
компас врет
среди полярной ночи
наверно не дотянет до утра
чего уж там «наверно» – точно
мы на снегу
без спирта и галет
тем незаметнее граница
и
те кого — мы знаем — с нами
нет
все чаще нам свои показывают лица
и
то что смерть как выяснилось есть
волнует нас
все чаще и все меньше
как пар всходящий из подножных трещин
клубящийся окрест
***
Объяснительная записка маленького тушканчика.
Он хотел бы стать листиком.
Но в это не верит. Местная мистика
теперь помогает реже, чем раньше.
Представь – и он избежать норовит
исчезновения. А на вид
в
нем страха нет, и одни инстинкты.
И
стеклянный глаз его говорит
в
ответ тебе только одно: – Иди ты...
Он бы покинул свой сад степной –
там дует, и коршуны. То ли дело
в
городе – если болеет стено-
кардией продолговатое тело,
то лекарь придет и подаст пилюлю,
сестрица подаст испить водицы,
сосед даст почитать про Юлию
и
Ромео. Жесть подоконника птицей
будет топтаться и тихо похрапывать.
Капли the-ленина будут накапывать,
потом понесут иные пилюли,
и
коридор будет тихо ухать,
а
в столовой толпа урчать как улей,
жидкое пить и твердое кушать...
И
забудется перистый стебель ковыльный,
и
земля, продырявленная ходами
подлежащими в сказуемом пыльном
и
затерянными сухопутными кораблями
излучающими запах кобыл. Мы
плохо умеем страствовать. В наших
чувствах какая-то горькая каша,
и
нет свободы, как мелкой соли.
Нам просто, отелотворенным тварям,
приноровиться к любой неволе,
обрести колодки, расстаться с даром,
на петлю пустив свой собственный хвост,
вышних штучек слабою тарой
лечь по стойке смирно в виду у звезд. |
