|
Елене Орловой
Как вслушивается Орлова
в
себя, в неведомое слово,
что ходит рыбой в глубине,
на подсознанья темном дне,
и
выплыть к свету не готово,
по крайней мере не вполне.
Но для поэта слова «нет»
не существует, ибо словом
«как сей трюизм ни замусолен»
священнодействует поэт,
то бишь с упорством порет снова –
от «Манъёсю» до Эльсинора –
прет-а-порте заветный бред.
Но это – между прочим, к слову,
и
отношения к Орловой
само собою никакого
не может, ясен пень, иметь,
поскольку все не безусловно
средь этих очень тонких сред.
Но рыбе – из подкорки – не
стоит Лене прекословить.
Ее, Орловой, алгоритму
претят поцокиванья рифмы,
однообразья оверлок,
лишающий свободный слог
стихии страсти и порыва,
и
долгих вздохов пилигрима...
Зато не жмет ей небосвод
и
неуют земной верлибра.
А
окоём её ольхов –
средь багателей мотыльков
лугов июльских, ово сов,
крошащих веж древлянских плинфу,
и
медной челяди часов,
и
вещих ящерок Коринфа.
И
так как звать ее Елена,
то ионийски непременно
и
на закат и на восход
смиренная прибойно пена
к
ее коленям страстно льнет.
На зависть прежних лет Каменам.
И
стонет шкотами «Пекод».
И
слышен острый клик оленя.
И
джентльменский вздох Биг Бена
на Блонью свой бросает лот.
Воображение ведет,
как вольный шерп, вперед, вперед,
за ближний угол и за тот,
что в позументах хот-пельменной.
И
так как у ее Вселенной
нет ни заборов, ни замков,
ни бультерьеровых клыков,
то и летит, куда захочет,
то и поет, а не щекочет,
не мироточит – кровоточит,
не раболепствует – живет.
Вот снова ночь прибойной пеной
смывает с тела ойкумены
ложь гноища, и пот, и кровь.
И
снова вещая зегзица,
бессонная ночная птица,
нам возвращает наши лица,
и
чабрецом горчит светлица,
и
прозревает к свету крот.
14.07.2006. |
