|
Из неопубликованной книги
«ПОСТСКРИПТУМЫ»
*
* *
Глубокой осени последние декреты
морозца степлером прихвачены корректно
и
первым снегом списаны в архив.
А
наше лето, золотое лето,
под чьими пальцами вскипали арфы ив,
враз стало не живее древних Фив
и
не живительней ритонов Фиолента…
Лишь я шуршу будыльником сухим,
все еще слыша проголоски флейты…
5.XI.2006.
*
* *
Благодарю за всё, за всё, за всё.
За этот стол, за этот хлеб, за этот
любимой женщины срывавший крышу ветер,
за эту явь, похожую на сон,
за это солнце с четырех сторон
неутолимых, как весна, соцветий.
Благодарю за гороскоп часов
любви и грусти и за бездорожье
коровки божьей на овсовой пожне,
за сокот соек и рычанье псов,
еще за таянье телеги придорожной
в
одном из мартовских,
из древнерусских снов.
Благодарю, что ведал, но не знал
значительности Толи Кобенкова,
его сиротского, спасительного слова,
его стерни, его сродства корням
и
отметанья всяческой половы…
Благодарю за то, что жив, что сам
еще хожу по здешним небесам,
отбросив не коньки, а лишь подковы
трюкмейкеров подвохов и осанн...
5.XI.2006
*
* *
Дождался-таки, дожил, дотерпел
до обретенья тишины, дождался,
что стрелка синяя садится на запястье
и
ласточка влетает в мой вертеп,
в
мой дачный домик,
в предвкушеньи счастья,
естественнейшем в птичьем естестве
и
в птичьем пониманьи домочадства.
Доплыл-таки, как не чудно, доплыл
до одуванчиковой предрассветной рани,
до розового неба над холмами,
до в драном вербнике застрявшего «курлы»,
последней журавлиной телеграммы,
иль эсэмэски… Мы ведь с журавлями
общаемся сердечней, чем с людьми.
О
господи, как хорошо вдали
от злыди от людской и от обманов,
второй натурой ставших, от шаманов
с
их бубнами больших телеэкранов,
от бандюков с глазами павианов,
от их бабья, от их бабла, от тли
мздоимства и титла нацпланов,
в
пыли голов клишируемых, блин!
О
господи, как хорошо вдали
людского от базара-балагана!..
Дождался-таки, дотерпел, доплыл.
6.XII.2004
*
* *
Зарываясь в жасминовый куст
с
головою, глаза закрывая
от касаний батистовых уст,
улыбаюсь, тянусь, как мангуст,
осторожною, ласковой тварью.
В
тыща первый наверное раз
зарываюсь в жасминовый сполох
с
той же страстью, что первая страсть,
где телесная, плотская ясть
облеклася в небесную ясь...
Ах жасмин! ах мой нежный псевдолог!
22.IX.2006
*
* *
Учитывая, что пришла зима
со всеми причандалами, и холод
по дому ходит в катаных пимах
и
за порог без шубы не выходит,
я
тоже начинаю в обиходе
как благодать сей холод принимать,
ложася спать, фланели не снимать
и, бегая, не стряхивать иголок.
Зима. Зима. Провис небес гамак.
Рука не ищет нежного оплота
щемящей мякоти. Киотно пахнут фота.
Улыбок не щекочет позолота.
И
завтрашний закат отнюдь не факт,
и
не филейчатый, конечно же, филфак,
и
не тем более –
в плену купавок лодка.
И
потому не бредится роман.
И
потому красавец аргамак
не вздрагивает крутогнутой холкой
на фоне ипподромной барахолки,
цветущих зонтиков и матовых жеманств.
Забраться хочется, захлопнуться
в
карман
овчинный, иль мутоновый хотя бы,
на весь декабрь и первых две декады
январских. И дремать, дремать, дремать
до мартовских календ,
до талых водопадов,
до сумасшедших каждой ветки мантр.
Дремать, дремать, дремать
и вспоминать аркады
романские и в бармах терема
славянокняжьей мрии Васнецовых,
сим мифом поразивших безусловно
общественность, широкую весьма.
Эхма! затюхаться бы на зиму в карман,
в
дурман овчины, было б очень впору
и
по сердцу. Чту, аки поп просфору,
дурманную овчины глухомань.
Старушка как родную Епифань
и
за мостком кладбищенский пригорок.
Как сутки отдежуривший ажан
бистро, пропахшее ванилью и комфортом.
Как фугу баховскую старый музыкант.
Как старый бич ночницу «Дон Кихота».
А
дамы в возрасте на взмахах ног канкан.
Как уже сказано, киотно пахнут фота.
И
дольний сон знакомого енота
скрипит рессорами,
как старый дилижанс.
И
вылезать из шубы неохота.
Не просто потому, что неохота,
а
потому, что подвернется кто-то
и
сходу щелкнет кодаком восхода
декабрьского, в мерцаньи льдистых страз,
обоих нас, меня и ту особу,
что прячу я от посторонних глаз,
обоих нас – и в профиль, и анфас
на фоне чьих-то меховых ботфортов.
Нет, как хотите, аз сугубо пас:
пасти зимой я буду, что и пас
доселе, в родовой своей овчине,
а
Гирландайо, или Аль Пачино
пусть отдохнут в краю стрекоз и астр.
Ноябрь 2006.
*
* *
Как ни юродствует утроба,
как ни шарманствует толмач
нефтефуганска и хазпрома,
ан нет, коробка передач
не тянет по родным колдобам,
не тянет, хоть рятуй, хоть плачь,
хоть троеперстно жалься богу.
И
как ни тешь себя, а матч
не тешит фетишем победы
под серым, слишком серым небом
надорванных бессчастьем кляч.
Зато то шрёдершафт, то ланч.
То помиранч, то самуранч.
И
каждый Педро из «ГлавЕдРо»
не отчую Тмутараканч,
с
ее проблем столетним бредом,
спешит, каникуляр, проведать,
а
бизнес-классом джамбо-джета
почти родную Ла-Валлетту
и
заодно, прикол, Ламанч
с
уорлдприкольным Сааведра.
Для них, для этих мачо, матч
еще не кончен, нет, не кончен,
еще Перлонов не прикончен,
еще не выпит весь коньяк,
и
расходиться просто так,
нет-нет, не хочется никак,
нет, просто так – никто не хочет.
Они еще не верят, что
дни сочтены их, что по кругу
мы не попрем вприпрыжку цугом
за ними, что пиар-лото
для «вечных лохов» – как когда-то
не ляжет козырною картой,
что их подкрашенный картон
не скроет никакая рампа
и
не спасет аврал – кар-рамба! –
их надувное шапито…
А
что же дальше? Дальше что?!
А
не прельщаться митрофанством
непотопляемых болтов.
IX–XI.2006.
*
* *
Июльский ситничек по-бабьи шелестит
блазнящим шепотом по шкуре парниковой
и
час, и два. Пытаюсь слово в слово
его балясанье на наш перевести,
на сантехнический, на этиленпопсовый.
Но ба! спохватываюсь, ничего такого
не сделаю, ни боже мой! ни-ни!
Уж ты меня за эту извини
за хренотень в гороховой полове!
За сей чирьяк! За самомненья нимб!..
За новояза клевые подковы!..
А
потому шепчи и шелести
сквозь ситец снов часов до десяти
все также незатейливо и кротко.
Я
тоже, вроде зонтика укропа,
твоим речам покорствую простым.
Твой голос вкрадчивый,
твой морок неторопкий
мне также мил, как огородней тропке.
Вишь, как прислушались и листья,
и
цветы.
Июль-сентябрь, 2006. |
