Ирина Долгополова

СТРАНИЦЫ ВОСПОМИНАНИЙ

Война

Воскресенье 22 июня 1941 года. Мои все на даче, я же одна в Москве – отсыпаюсь, так как вечером еду в Ленинград – билет на поезд и командировочное удостоверение – в сумке. Задание не очень сложное, и я радуюсь тому, что побуду в Ленинграде, увижу друзей, схожу в филармонию.

Включила радио и вдруг – тов. Молотов... война... Оделась и помчалась в Главк – там уже все собрались... молчим, переживаем, слушаем радио... У меня же еще вопрос – ехать или не ехать в Лениград, а если ехать, то с каким заданием?!

Начальник Главка решить не мог, пришлось обратиться к Наркому, который распорядился ехать, чтобы проверить производственную готовность наших двух заводов к войне (мобпланы). Стали выяснять возможность выезда в Ленинград. Оказалось, что все поезда, в том числе и моя «стрела» отменены. Остался самолет «рейсовый последний» – как было сказано, вот с ним я и полетела.

На заводах застала очень неприглядную картину. В составлении этих планов я никакого участия не принимала, это делалось по другой епархии, но то, что я увидела, никуда не годилось. Не годилось приспособления, так как все покрылись ржавчиной, не годился инструмент, а самое главное было то, что не годилось само задание в свете уже начавшейся войны... Пришлось повоевать в соответствующих инстанциях... Никто не хотел брать на себя никакой ответственности, однако все прекрасно понимали, что отмахнуться от этого вопроса уже нельзя. После некоторого «шума», что я наделала, стали проверять все заводы, да иначе и быть не могло, так как задания для них должны были быть взаимосвязаны... Ну и «ругали» же меня... В результате все заводы Ленинграда и два наших в том числе проделали огромную работу в очень короткий срок... потом во время блокады все это здорово пригодилось...

На меня же успели пожаловаться Наркому, и он, не разобравшись, велел подготовить мне выговор, который не состоялся только потому, что кто-то приехал из Ленинграда и рассказал ему, как «воевала» его «представительница» и что из этого вышло. Чистый случай, а то ходить бы мне не очень улыбалось...

Обегала все любимые уголки Ленинграда, всех родных, друзей и знакомых, которых было ох! как много... ведь работала на заводе, училась в Институте, опять работала... И никто не мог себе представить и сотой доли того, что предстояло им перенести... Несмотря на достаточно печальный опыт «финской компании», ленинградцы были полны решимости преодолеть все «трудности» и выстоять... В то время в Ленинграде было еще тихо, бомбы еще не падали...

Вернулась в Москву 28 июня 1941 года.

1 июля 1941 г. в Москве была воздушная тревога. Все выло и гудело. Люди бросали все и бежали, часто в совсем непотребном виде, в метро, в подвалы, куда попало. Напугались сильно – оказалось же, что это репетиция. Потом ложные воздушные тревоги повторялись, к ним притерпелись...

Настоящая же тревога и бомбежка Москвы были 21 июля – ровно через месяц после начала войны – в 10 часов 10 мин. вечера в понедельник.

Я был дома, сидел на лавочке во дворе – А. М. Эфрос, дядя Миша и я – видели фашистский самолет и отделяющиеся от него бомбы... жутко... Потом Москву бомбили каждый день, за очень редким исключением. Зарево пожаров, пустая трескотня зениток, разрушенные дома, смерть многих людей...

У меня был пропуск для свободного хождения по Москве в любое время. Обычно я шла домой каждую ночь около 4-х часов утра (Маросека–Кудрино – 1 час ходьбы) мимо горящих домов, по стеклам, мимо специальных команд с носилками... Помню, как памятник Тимирязеву на Тверском бульваре – со стороны Никитских ворот – оказался без головы. Воздушная волна сняла голову Тимирязева и бросила ее к ногам Пушкина – в другом конце бульвара. Каждый раз шла и думала – дома-то что?! А в Главке? – сидели, работали и ждали прямого попадания – никуда не ходили... Папа и брат каждый день сидели на крыше и сбрасывали с нее «зажигалки». Кругом свистели и падали осколки от зенитных снарядов...

Я же могла немедленно заснуть, прислонившись к стене, любому столбу, лестнице, как только начиналась воздушная тревога – поэтому никуда не ходила. Один только раз, когда я шла по Москве и она началась, меня втолкнули с толпой в метро... Вот это было действительно страшно... Нас «спустили» на рельсы, на которых сидели, стояли люди, которые безумно боялись... Падали бомбы, все боялись прямого попадания и... если бы это случилось, все передавали бы друг друга... Кое-где это и было... Всеми силами я старалась в дальнейшем в метр не попадать...

Мам с моей дочкой Марианной 5 лет жила на даче довольно далеко от Москвы – станция Турист. К ним иногда ездили вечером отдохнуть от бомбежек папа, дядя Миша, тетя Люба и девочки. Мне это не удалось ни разу... Днем в наркомате были бесконечные совещания, а вечером и ночью мы работали в Главке. Выходных дней у нас не было.

Несколько слов об этих совещаниях... Собирали много народу... Заводов, а следовательно директоров, главных инженеров, главных конструкторов и главных технологов было много. Разные задания сыпались, как из рога изобилия, и как правило, выполнялись недостаточно быстро, потому что времени на подготовку документации и материалов совсем не отпускалось... Был факт – такой-то завод не выполнил задания, и начиналось... Из жизни уходило главное, с моей точки зрения, – человеческое отношение к людям. Все держалось на окрике, на мате, на страхе. Никаких, даже объективных, причин не признавалось. Если же принять во внимание общую коньюнктуру и то, что задания готовили зачастую в спешке и не очень грамотные помощники Наркома, а после его подписи они становились почти законом, то можно себе представить, как дешево стоили люди.

Помню, что вытворяли на этих совещаниях с очень грамотными и уважаемыми людьми. Вначале жестокое, несправедливое «избиение», а затем они исчезли...

Зачастую наш Нарком вставлял в свои речи и окрики такие матерные слова, от которых становилось очень тошно и мерзко. На всех этих совещаниях всегда были женщины: женщины-специалисты, женщины-стенографистки, женщины-секретари... (Вспоминала не раз то время, когда пришла на завод и работала мастером инструментального цеха (1929–1930 гг.) Женщин-мастеров в то время на заводах не было – ругались тогда рабочие классно, а при мне никогда... Как-то спросила старого специалиста завода – почему?! Ответил: «Значит, уважают»...

А как трудно было работать в этой атмосфере – твое непосредственное начальство – нач. Главка, например, был с тобой хорош только тогда, когда у тебя было все в порядке, а если что-то не ладилось – моментально отходил в сторону – объясняйся с Наркомом или с его заместителем сама, получай «втык», а я тут не при чем. «Втыки» мы получали непрерывно и в связи с этим находились постоянно в стрессовом состоянии, так как «право» на оскорбление, на «втык», на мат было только у начальства, а ты не мог, не имел права ему отвечать...

Два Главка нашего Министерства эвакуировались в город Чкалов. Семьи сотрудников были отправлены в первую очередь. Но к августу выехали и Главки. Начальник Главка, в котором я работала начальником технического отдела, оставался пока в Москве. Уезжать из Москвы мне не хотелось, не хотела уезжать и мама с моей доской.

Не знаю до сих пор, кто подсунул Наркому мою кандидатуру и в каких целях, но 16 августа 1941 года я была вызвана к заместителю Наркома, который мне сказал, что я должна немедленно выехать в Свердловск для выполнения очень срочного задания по Бисерти. Я ответил, что это невозможно, так как моя семья живет сейчас под Москвой и оставить ее без меня в Москве я не могу. Мне предложили вывезти мою семью в г. Чкалов. Мы долго торговались, но в результате мне дали грузовую машину для вывоза мамы с дочкой с дачи и отправки наших вещей на вокзал, а также вручили билеты на поезд: для меня и всех членов моей семьи.

В Чкалов же была дана телеграмма о предоставлении комна­ты и о встрече нас с транспортом на вокзале. Все это при условии, что я задержусь в Чкалове не более 12 часов и уеду в Свердловск,

В воскресенье 17 августа папа и я поехали за мамой в Турист, Все нужно было делать очень быстро, так как би­леты уже были на вторник 19 августа» Мама была в отчаянии и единственное, что ее примирило с этим выездом, это то, что дяде Мише, ее брату, было «приказано» покинуть Моск­ву не позднее 19 августа и что я сделала так, что он ехал с нами в Чкалов.

Собирались в большой спешке, грузились в переполнен­ный вагон в полной тьме, ехали три дня в страшной тес­ноте, без всяких удобств... Но доехали, нас встретили, дали комнату, отвезли вещи... и тут же на вокзале мне вручили билет до Свердловска. Мы приехали вечером, а мой поезд отходил рано утром на следующий день. Я и поехала... Устраивались они в Чкалове уже сами.

Изложены факты. Конечно, очень коротко, но что можно и, наверное, нужно сказать о них спустя 40 лет.

О подготовке к войне, о ее начале, о немыслимой героике людей на фронте, о страшных потерях, о хороших и плохих полководцах написано очень много, но я не об этом и не о выводах» Я о том, что долго не хватало танков, самолетов, снарядов, что мобпланы на наших гражданских за­водах оказались «липой». Промышленные Наркоматы мало думали о войне, к мобпланам относились чисто формально, они были «убаюканы» формулой легкой победы на территории врага и необходимостью настоящего наращивания выпуска своей продукции. А Госплан?! Как можно было так просчи­таться с выпуском станков, самолетов, снарядов?!!

А потом, когда началась война, все было предельно зацентрализовано. Готовились решения, постановления, под писывались на самом верху и за этой «стеной» работали... Наркоматы старались перещеголять друг друга, заработать авторитет. Докладывали, брали обязательства, подписывали «постановления», а в результате, потратив огромные средства и силы, зачастую не выполняли обещаний лишь потому, что поторопились, не разобрались в обстановке, «подсуну­ли» технически неграмотное «Постановление». Потом искали «виновных»...

Затем это «нечеловеческое» отношение к людям, кото­рые делали значительно больше того, что они могли. В той обстановке я поняла, какой волшебной силой обладает доброе слово, и всегда, когда это зависело от меня, я пользовалась этой силой.

Вообще мне лично как-то везло. Я «огрызалась», и помощники Наркома меня побаивались, делали гадости «за спиной», но публично не оскорбляли. Однако совали в очень трудные ситуации – авось сорвется. А везло потому, что и в этих ситуациях, там, где приходилось рабо­тать и связываться с Обкомами и Райкомами, в работе с людьми, мне верили и старались помочь.

Куклы

Помню страшную московскую зиму конца 1942-го года. Я только что вернулась из Ленинграда... Работая в Главке, получила спецзада­ние – смонтировать поточную линию станков для производства сна­рядов определенного калибра и обеспечить через три недели их бесперебойный выпуск. Небольшой завод на далекой окраине Москвы, выпускав­ший по кооперации несложную, но нужную продукцию (электромоторы) До войны на этом заводе работали слепые, но я их уже не застала. Мне было сказано, что для выполнения этого, совершенно нового, для завода задания уже созданы все необходимые условия и что моя задача предельно проста. Директора этого завода только что арес­товали. Помню почти черные лица главного технолога, заведующего производством, начальника цеха... Их настороженные, ввалившиеся глаза и такой трудный первый разговор. Я видела, что они напуган считают, что задание выполнить нельзя, и что никакой веры в меня у них нет. Я же дотошно выясняла, чем располагает завод. До сих пор были только завезены станки, необходимые для работы, а также спущена технология производства и условия приёмки снаряд.

За сутки составили пусковой график. Всё делалось параллельно: фундамент для станков и их монтаж, изготовление приспособлений и инструмента, наладка станков, проверка каждой операции. Была сос­тавлена технология производства для всех участков работы и наз­начены ответственные лица за её выполнение. Договорились об еже­дневной взаимной проверке хода работ.

Всё было сложно, но самым сложным оказалось обеспечение станка рабочими. Цепочка из 17 станков, при трехсменной работе – 51 человек, как минимум. Где их взять и взять срочно, так как план уже спущен, а рабочих ещё надо учить?!

После того, как начальник отдела кадров повесил на воротах завода патриотическое объявление, поздно вечером на завод начали ходить мамы с мальчишками и девчонками с просьбой принять их на работу. «Отцы и старшие братья воюют, мы вкалываем день и ночь, а они что ж, тоже должны внести свой посильный вклад – пусть поработают...» – в один голос говорили эти мамы.

– «Сколько же им лет?» Оказывается, 12–13, никак не больше.

Что было делать?!! Вот так и набралась армия из 35 мальчишек и 16 шустрых, разбитных и очень толковых девчушек. По 17 человек в смену. Ребят учили по мере готовности и отладки станков. Опера­ции были простые, усваивались ими быстро, но станки и инструмент могли их покалечить, если просто, по-детски на секунду зазеваются, на что-то засмотрятся. Пригодился опыт работы со слепыми – отыска­ли и смонтировали на станках приспособления, гарантирующие безо­пасную работу. Стало спокойнее.

Пусковой график скрипел, рвался, штопался на ходу и, несмотря на порою совершенно немыслимые условия, все-таки выполнялся. Никто из ответственных работников с завода не уходил и спали мы по оче­реди не больше 4-5 часов в сутки. Люди постепенно теплели и рас­тормаживались. Через две недели линию пустили. Надо было выполнять план. Когда пустили всю линию, ребятишки перепугались, быстро ус­тавали, не могли работать. Стояли с ними рядом, ободряли, дублиро­вали, отпускали отдохнуть. Постепенно налаживалось, однако, насто­ящим наказанием была третья смена. У ребят слипались глаза и как они не старались, природа брала свое... Мы дежурили в цехе каждую ночь, безжалостно тормошили заснувших, а зачастую и работали вместо них. К нам ездили, нас проверяли, нам внушали, но мы уже знали, что план мы выполним и ничего не боялись.

В конце декабря, когда приёмка нашей продукции была закончена и можно было рапортовать о выполнении плана, я поехала к секретарю райкома партии, чтобы рассказать ему о подвиге наших малышей и попросить что-либо для их премирования. Годилось всё – у них не было обуви, чулок, не было шапок, платков, теплой одежды... Однако, такое положение не было исключением, и я поняла, что шансов получить что-либо у меня почти нет. Виктор Сергеевич слушал меня, грустил, где-то улыбнулся и вызвав завхоза, сказал, чтобы мы шли на склад и копались там. – «Может, и откопаете что», – сказал он. Завхоз ока­зался добрым человеком, его, видимо, тронула история наших ребятишек, и он отобрал для них стеганые куртки – недомерки какие-то немыслимые, но теплые шапки-ушанки и, наконец, белые кеды, которые почему-то оказались на складе. В одном углу я увидела какие-то длинные коробки и, открыв одну, совершенно обомлела... В коробке лежала сказочно красивая кукла, а когда я нажала на ее жиеотик, она открыла глаза и пропищала «мама». Я машинально посчитала ко­робки. Их оказалось 20, и спросила «Откуда это?» – «Да, вот, за­везли. Думали – сапоги, оказалось вот что... И как такое могло приключиться, никак не понимаю» – ответил завхоз. – «Отдайте их мне – пусть наши девчушки порадуются – зачем Вам они?!» – «А мне что, если Виктор Сергеевич разрешит, я буду рад от них избавиться Виктор Сергеевич слушал меня, слушал и сказал завхозу: «Ну, и их ей отдай, раз она такая, что про «Алые паруса» Грина вспомнила во время войны... это ли плохо, пусть».

Собрание мы устроили прямо в цехе. Все ребятишки были в сборе, пришло и несколько мам. Говорили много, искали самые теплые и самые простые слова о фронте, о счастье трудиться для фронта, для наших родных и близких, которые воюют... Ребятишки радовались сте­ганкам, шапкам-ушанкам и кедам – «пусть не по сезону, зато целые и можно портянки намотать» – говорили они.

Наконец, наступил черед коробок и каждая девчушка получила по одной. Их веселые чумазые мордашки выражали полное недоуменье. Они смотрели на меня и спрашивали, можно ли развязать и посмотреть. Я кивнула и с замиранием сердца ждала, что будет... Ну, зачем им куклы, стучало у меня в голове, ведь они такие голодные... Но... открылась первая крышка, затем вторая, третья, все сразу. Изумле­ние было так велико, что вначале было тихо, а затем... Крик, шум, взрывы восторга и радости... Девчушки прыгали, вопили, хлопали в ладоши, прижимали к сердцу и целовали свои сокровища.

Мальчики стояли вначале молча с суровыми лицами, а потом стали прыгать и радоваться вместе с девочками. А все взрослые стояли и вытирали слёзы...

В разгар веселья ко мне подошли двое мальчиков и, глядя на меня умоляющими глазами, сказали. «Тётя-уполномоченная,(так звали меня ребятишки), – вот бы нашим сестренкам таких – они бы враз выздоровели...»

Оставшиеся четыре куклы я отдала тем же девочкам, чтобы они распорядились ими по своему усмотрению. Девочки обычно всё знали, а их главной заводилой была Катюша. Они дружили с мальчиками и их сестренками и, конечно, сделали всё, как надо. Долго мы не могли расстаться в этот вечер, несмотря на то, что, наконец, все ехали домой. Мне было хорошо. Был пройден ещё один этап, когда сердце не обмануло, а живые его кусочки оставались с людьми, ставшими близкими.

На следующий день приходил ноеый директор, а тетя-уполномоченная выполнявшая свое спецзадание, возвращалась к себе в Главк.

Спустя 30 лет я увидела эту куклу. Она стояла на подоконнике среди банок с цветами и была всё также прекрасна. Не раздумывая, я вошла во двор и позвонила. Открыла мне полная женщина и вдруг: – «Мама, тетя-уполномоченная пришла...» Это была Катюша, бросив­шаяся мне на шею.

Рассказ Катюши.

– Мне всё время хотелось встретить Вас и рассказать о том, что Вы сделали с нами в тот день и как это всё повлияло на нашу всю жизнь. Вы помните наших девочек и ребят, я говорю сейчас от имени их всех... Жизнь детей рабочих окраин довоенного и военного пери­ода была ещё очень трудной. В наших семьях нас по возможности, кормили, но очень плохо одевали. Мы ходили в школу, и как все дети о чем-то мечтали... Мечты же наши никогда не сбывались. У многих отцы пили, и тогда было совсем плохо. Мой папа не пил, был веселый и всё повторял: ... «а денег на куклу, дичка, опять не хватало». И от этих повторений куклу ещё больше хотелось. Уходя на фронт, отец сказал мне: «Не унывай, дочка, помогай маме, вернусь скоро, куклу с собой привезу обязательно». Не вернулся. О таких куклах, что Вы нам подарили, мы даже мечтать не могли, они были слишком прекрасны.

Вначале мы им очень радовались, пытались играть с ними, но пос­тепенно они превратились для нас лишь в символы радости, связанной с легендой о Вас. Мы работали, дружили, учились, помогали друг другу и всегда помнили Вас, говорили о Вас, хотели узнать о Вас. Помните, как Вы всю ночь простояли со мной у станка, а когда я очень устала, сказали мне: Пойди, побегай, – и стали работать сами. Да разве я одна помнила такое – вы каждую ночь помогали нам. А Ва­ши рассказы о Ленинграде! Вы ведь совсем недавно вернулись оттуда.

Пока Вы были с нами, нам всё это казалось естественным, но когда Вы ушли, получилось так, что в каждой семье стала складываться и жить легенда о Вас, которая постепенно стала мерилом добра, мери­лом того, какой надо быть, к чему стремиться, как жить. Мы почти все окончили высшие учебные заведения, дружим, помогаем друг другу Живем хорошо, как надо...

Долго мы сидели с Катюшей в тот вечер. Потом я повидалась и с другими «ребятишками». Они радовались нашей встрече, а меня не покидало ощущение, что после долгой разлуки я встретила очень дорогих и близких мне людей.

Примерно, на третий день после того, как немцев выбили из Ха­рькова, мне было предложено отправиться в Царьков с очень срочным заданием по восстановлению завода гидронасосов, необходимых для производства станков. Несмотря на то, что весь завод, с оборудова­нием, специалистами, во главе с директором был эвакуирован на Восток, получила совершенно невразумительное задание, с которым поехала.

Бисерть

Я ехала в Бисерть с мандатом. Мне были даны широкие полно­мочия и тем самым оказано большое доверие, а в связи с этим и ответственность была огромной. Требовалось наладить в очень короткий срок выпуск снарядов для наших зениток» Была указана точка – Бисерть, а что она собой представляет – никто в нарко­мате не знал. Я потом часто думала, откуда она взялась, кто ее подсунул наркому? Так и не узнала...

Бисерть – небольшая железнодорожная станция, несколько железнодорожных путей, заваленных оборудованием и какими-то ящиками. Пошла в будку, спрашиваю: «Где завод?» – «Да вот иди по большаку... пять километров верных...» Ну, я и пошла. Маленький литейный завод «фирмы Демидовых» на берегу большого и очень красивого озера. Литейный цех, несколько полуразрушен­ных сараев, конторское помещение... Вокруг территории забор весь в дырах, ворота открыты... пусто, никого нет. Подъездных путей нет... Электроэнергии нет... Пошла в деревню – всего несколько домое за высокими сплошными заборами. Постучала в один дом, другой – не открывают. Какой-то дом без забора, с крыльцом – висит замок. Пошла обратно, встретила мужика, спросила: «Где тут у вас советская власть?» – «Да милиционер у нас – уехал в район... Ты, девка, не ходи тут одна – убьют, а в озере кто тебя искать будет?» Вот, думаю, хорошо, что утром приехала, пойду обратно на станцию и поеду в Свердловск, Однако, поежилась, но пошла, нашла начальника станции, показа­ла удостоверение. Тот прочитал, покачал головой и рассказал:

«Место это дикое, завод давно не работает – что могли растащили для хоть какого-то обустройства, ведь привезли откуда-то каких-то мужиков – с бабами, с детьми... Давно это было... многие померли, что остались – живут в деревне, рядом с заводом. Трудно живут, голодно. Никто им не помогает... Злые очень... Район, где советская власть, почта, телефон в сорока километрах от завода. Дорога идет лесом, а лес дикий, в нем все водится – и медведи, и волки, и рыси... От завода недале­ко Сибирский тракт, но когда грязь, то и до него не добрать­ся. Бот привезли какое-то оборудование в ящиках, свалили с платформ на землю как попало и уехали... Как его доставлять на завод, каким транспортом, как грузить – не знаю...»

Посадил меня в поезд, добралась до третьей полки, свали­лась как мертвец, а утром приехала в Свердловск и пошла в областной комитет партии. Секретарь по промышленности был в курсе и знал, что я приеду, оказывается, ему позвонили из Чкалова, поудивлялся, что беспартийную девку на такое дело сунули, но – время военное! – приказы не обсуждают, – так он сказал.

Позвонила в Москву своему начальнику главка, рассказала. Он также не хотел обсуждать, сказал, что из Ленинграда направлена в Бисерть строительная организация – с людьми и оборудо­ванием, что на нашем заводе в Свердловске меня ждут ИТР-ы, чтоб забрала их и ехала с ними на завод, а все остальное по месту.

Б этот раз обком сразу же стал помогать и делал это пос­тоянно. Позвонили в район и приказали немедленно выделить мне грузовую машину с шофером, лошадь и оружие для поездок в рай­он.

Поехала на завод за ИТР-ами, оказывается, на наш свердлов­ский завод было эвакуировано из Ленинграда все конструкторское бюро уникальных станков завода им. Свердлова – очень талантливый народ, и вот сейчас им было приказано перебираться в Бисерть и заняться выпуском оборонной продукции. Всех я хоро­шо знала, так как долго курировала их завод до войны и рабо­тала с ними по ряду вопросов. Знали меня и они. Собрались они быстро, и на следующий день мы были уже в Бисерти.

Рядом с заводом стоял остов двухэтажного дома без окон­ных рам и дверей, вот его и приспособили для жилья. Я обосно­валась в конторе. На следующий день пригнали нам хромую кобы­лу Машку – для поездок на станцию и в район. Всех годных лоша­дей забрали на фронт. Пригнали и газогенераторную грузовую ма­шину, которая работала на древесных чурках. Бензина в районе не было. Привезли на всех хлеб, минимум каких-то продуктов, картофель, За хлебом нужно было ездить в район. С машиной приехал молодой парень, шофер – злой-презлой, которого совсем не устраивало жить в Бисерти. Хамил он отчаянно, слово «война»на него не действовало. Оказалось нас 15 человек. Составили план проведения ближайших работ и распределили между собой обязанности. Было ясно, что прежде всего нужно прокладывать узкоколейку от железнодорожной станции к заводу, где-то надо раздобыть кран для работы на станции, платформы и «Кукушку» для перевозки грузов на завод, подсоединиться к высоковольтной линии электропередач, соорудить на заводе электроподстанцию. Решили, что для установки первой цепочки станков для выпуска снарядов следует использовать имеющийся сарай с последующим строительством нормального цеха. И делать все эти работы па­раллельно.

Очень ждали строительную организацию, которая выехала из Ленинграда в конце июля с полным оборудованием, прорабами, строительными рабочими и их семьями, во главе с их начальником. Очень ждали, но совсем не соображали, где они будут жить, как будут питаться и каким образом все их оборудование, мате­риалы и имущество будут переправлены на завод. Сообщили мне только, что они погрузились в три эшелона и везут все необхо­димое. Я очень волновалась, так как представить себе не могла, как они отнесутся к тем условиям, какие их ожидали здесь. Это после Ленинграда-то!

Наша первая цепочка станков валялась на железнодорожной станции. В ящиках, которые валялись там же, мы обнаружили при­способления к этим станкам и инструмент. Много было проката и крепежа, Все это, кроме станков, мы собрали и перевезли на завод.

Через три дня началось столпотворение. Приехали ленинград­цы с женами, детьми, уставшие, замученные дорогой. Эшелоны надо было немедленно разгрузить: вагоны и платформы забили всю станцию, а задерживать их мы не имели права. Жен и детей перевезли и как-то устроили в нашем доме, а затем помог рай­он – пригнали пять грузовых машин и два трактора. В основном разгрузились вручную, тянули лебедкой, тракторами, навалива­лось несколько человек... Везли на завод и сваливали, складывать было некуда. Народу приехало много – поставили палатки, сделали навес, смонтировали котлы для готовки, отрядили маль­чишек ловить рыбу...

Скоро все наладилось. Каждый знал свое место и что ему следует делать. Решили утеплить сарай, забетонировать пол и ставить станки, а имеющийся для цеха материал употребить на жилье – надвигалась зима. Капитально отремонтировали имеющий­ся дом, привели в порядок печи. Начальник строительной органи­зации и его помощники оказались очень оборотистыми и покладистыми людьми – моментально согласовали и получили в районе соответствующие бумаги на наше строительство, после чего не­медленно развернули работу по согласованному со мной графику. Начали также прокладывать узкоколейку – достали шпалы и рель­сы. Это было особенно важно, так как много грузов осталось на станции, а присланные машины ушли в район через три дня. Крутились день и ночь, но никто не роптал. Вести с фронта бы­ли плохими... Отношения со строителями с самого начала сложи­лись так, что мы во всем помогали друг другу.

Самым главным было поставить станки и обеспечить их пуск, с тем, чтобы выполнить установленный нам на сентябрь план производства нашей продукции. С подачей электроэнергии мы в эти сроки не укладывались, пришлось отремонтировать ранее ра­ботавшую дедовскую установку. Устроили перепад воды на озере и обновили гидротурбину. На запуск 15 станков энергии должно было хватить. Забетонировав в сарае пол, стали устанавливать и налаживать станки – конструкторы это умели. Параллельно утеплялись стены, крыша, пристраивался небольшой инструмен­тальный цех. За материалом несколько раз ездила в Свердловск на нашей «чурочной» машине – 160 километров по Сибирскому тракту в один конец.

Работать надо было в три смены: набирали ребят 13-14-15 лет. Какие-то были в наших семьях, большую же часть присла­ли из Свердловска и района. Агитировали, учили, устраивали, как-то кормили. Трудное это было дело, однако 5 сентября стан­ки заработали. В первые дни стояли рядом с ребятами, но посте­пенно все наладилось.

Конец сентября ознаменовался двумя событиями в нашей жиз­ни: приехал военпред и принял нашу первую продукцию, предъявленную ему строго по плану, и, наконец, приехал давно уже назначенный к нам директор завода, который не торопился и ехал сюда что называется «на волах», как я ему так и сказала тогда. Поработала я с ним еще до середины октября, не считала нужным оставаться дольше. План октября был полностью обеспечен. Строительство также шло по графику.

Потом, уже после войны, когда я приехала в Ленинград, мои ИТРы, которые восстанавливали в это время завод имени Свердло­ва, рассказали мне о том, что произошло после моего отъезда.

«На первой планерке (вы проводили их до самого вашего отъезда) директор полностью изменил уже четко сложившийся стиль их работы. Он пригласил много народу и начал грубо пе­ребивать и одергивать выступающих, зачастую абсолютно непра­вильно и несправедливо, так как еще не был достаточно в курсе проводимых работ, с одной стороны, и сложившихся отношений со строителями – с другой. В конце планерки устроил некоторым товарищам так называемый «втык», в том числе и начальнику строительства, чем очень возмутил всех, присутствующих на планерке работников. На следующий день ни один строитель на планерку не явился, а начальник строительства поехал в обком. Проведение планерки сорвалось... Обком снял с директора бронь, а военкомат тут же отправил его на фронт. Исполнял обязанно­сти директора один из ИТР-ов, до тех пор, пока завод не был передан на ходу в Наркомат Оборонной промышленности (в 1942 г.). Строительная организация была переброшена в Чимкент, а ИТР-ы все Еернулись в Ленинград.

* * *

Бисертский завод – это пример того, как подсовывались не­грамотные Постановления, и во что они обходились. Демидовский литейный завод, никто не поехал и не посмотрел, что эта «точ­ка» находилась в 160 километрах от Свердловска и в 40 кило­метрах от района, что к ней не было подъездных путей и не было дороги, что до высоковольтной линии электропередачи надо было ставить столбы и тянуть линию на расстояние в 30 километров. Никакого жилья, никаких торговых точек – хлеб, спички, соль, крупа – все за 40 км. Телефон, почта, телеграф – там же. Мы получали секретную почту и везли ее на хромой кобыле Машке 40 километров через лес. Мое счастье, что приехала строитель­ная организация, что мне помогали райком и обком, и только благодаря этому мы справились с этими трудностями. А во сколь­ко нам это обошлось! Конечно «игра», т. е. выпуск нашей продук­ции, этих «свечек» стоила, и все же, все же... Будь эта «точка» другой, наши усилия и затраты обеспечили бы выпуск продукции по крайней мере в 10 раз больше.