|
Патрон
Дорогому человеку
- Мише Коноплеву
Карие глаза пацана – пугающие, глубокие бездны. В них
уместилось всё: громадные фонари звезд над ночными горами,
фиолетовые дали небес, убогие домишки кишлаков и городов;
журчание ледяной воды в реках, которые берут начала свои с
ледников, первые шаги по каменистой, не слишком уж
плодородной земле; призывы муэдзина с высокого минарета к
намазу, первые омовения и первые патроны вместо погремушек.
Драный халат на сутулых, тонких плечах. Так и хочется
вспомнить фразу: «Кольчужка маловата». Просто, пока рос
мальчишка последний год, халат успел стать маленьким, а
плечи и руки – большими. Руки торчат нелепо. Кисти кажутся
еще больше, чем на самом деле. Ободранные пальцы. Под
ногтями черные полоски грязи. Из-под халата видна тощая
грудь. Страусиная шея с крупным яблоком кадыка. Яблоко снует
вверх-вниз. Слюна сглатыва-
ется. Кажется, весь мир слышит эти судорожные глотки. На
давно немытых ногах – разбитые, стертые до дыр американ-
ские войсковые ботинки без шнурков. Парнишка снимает их
медленно. Правый. Левый. Ставит рядышком. Аккуратно
поправляет. По земле ползет маленький паучок. Серебристый
крестик на «попке» переливается в лучах высокого солнца. И
ворсинки кругом создают впечатление, что он находится в
волшебном световом коконе. Сноровисто забирается на
небольшие камешки. Спрыгивает с них или осторожно бочком
спускается. Продолжает путь по своим собственным делам. Что
он ищет? Пищу? Или – просто погулять вышел? Это знает только
он – маленький житель гор. Юноша улыбается паучку.
Выпрямляется во весь свой нескладный рост. За спиной –
избитая пулями, вся в трещинах, щербатая стена. Из-под
штукатурки кое-где видны камни. Спина натыкается на голые
камни стены. Она отделяет от мира свободы. От дома. От
мамки. Но не одолеть ее. Слишком высока. Словно кипарис,
который упирается макушкой в небо…
Валька родился и вырос в «районах, близких к Крайнему
Северу». Теплое лето для него – диковинка. По осени он
устремлялся в близлежащие леса за клюквой, брусникой,
грибами. «Выдерживал» ягодный сбор дома под кроватью до того
момента, когда цены на «добычу» начинали ползти вверх.
Только тогда шел на рынок или в заготконтору – с наваром
сбывать товар. Грибы отдавал мамане на жареху или сушку.
Как большинство сверстников сильного пола – учился средне,
дрался до крови, дергал девчонок за хвостики, хлястики и
косички. Отец порой брал его на охоту. Приладился Валька
уток стрелять споро. Поймает на мушку и – тах! Падает сбитая
птица. Потом наступил черед зайцев и лис. В конце шестого
класса пошел в спортивную школу малец, самостоятельно
записался в секцию самбо. Насмотрелся фильмов про морских
пехотинцев, решил стать одним из обладателей заветного
черного берета с «крабом» на лбу. Тем более, – из их краев
ребят брали в армию, как правило, на флот или в войска
специального назначения. Меткие стрелки нужны в любой армии.
Знатоки лесов и повадок звериных – особенно. С радостью
пошел служить в семьдесят восьмом в воздушно-десантную
дивизию, которая квартировалась аккурат на самом юге еще не
разделенной экономиче-
скими, политическими и национальными притязаниями страны. А
в семьдесят девятом началось. Потом назвали ЭТО выполнением
интернационального долга. Тогда же они выполняли приказ, –
им нужно было захватить дворец самого Амина. И – захватили.
Бразды правления отдали народному правительству, которое не
смогло справиться с радостью власти. И – началось…
До дома Вальке оставалось семьдесят два дня. Это радовало и
настораживало одновременно. Что он будет делать на
гражданке? За два года научился незаметно подбираться к
противнику, метать ножи с точностью попадания «в десятку»,
усовершенствовал умение стрелять… Да мало ли чего еще из
военного дела! Чем заниматься в мирном городе? Только
подумал, в палатку вошел неизвестный капитан вместе с
командиром взвода. Пристально оглядел солдат и сержантов.
Ткнул пальцем в сторону Валентина:
–
Пойдешь со мной…
Краткость подобных приказаний пугала. Бывало всякое во время
военной работы. Что ждало теперь? И ведь выбора нет!
Комвзвода только кивнул утвердительно и как-то обреченно.
Валентин взял автомат. Неловко – ноги как деревянные колодки
– вышел из палатки. В горле – горячий ком, который не
проглатывается.
Невдалеке стоят еще четверо солдат. Похоже, все из разных
подразделений.
Четыре пары затравленных неизвестностью глаз. Все они явно –
из бывалых в деле. Капитан взмахнул рукой. Подъехал УАЗик.
–
Садись, – скомандовал капитан. Сам сел вперед. В «собачник»
– двое. Трое – назад. Валька попал в середину. Капитан
продолжил:
–
Разговорчики отставить!
Ехали недолго. Километра три. Максимум – пять. Машина резко
остановилась. По команде – вышли. Пыль не успела осесть.
Капитан велел пройти метров пятьдесят в сторону от дороги.
Там открылась небольшая площадка. «Удобное место для
стрельбища», – мелькнуло в Валькиной голове.
–
Можно курить, – благосклонно вылетело из уст офицера. Сам он
полез в карман гимнастерки. Достал пачку «Опала». Из кармана
галифе извлек зажигалку.
Ребята молча сели на камни. Достали сигареты. Так же молча
закурили. «Что за дела? – вспыхнуло в Валентиновой голове? –
Куда попал?» Ответа не находилось. Едва сигареты «догнали»
до середины, раздался звук мотора подъехавшего грузовика,
скрипнули тормоза, хлопнула замком дверца. Приглушенный
разговор. Слов не разобрать, как ни вслушивайся. Кто-то
спрыгнул с борта. Опять голоса. Шаги в сторону перекурщиков.
Появился капитан:
–
Встать! Строиться.
Из-за спины его вышел молодой чернявый парень, явно – из
местных, в грязном рваном халате, на ногах – сбитые
американские армейские ботинки. За парнем – еще один офицер.
Последний подвел его к отвалу камней. Вернулся к солдатам и
капитану. Валька посмотрел на того, который в халате.
«Пацан», – мелькнуло в голове. И так стало тошно. Противно
за себя, за собственную жизнь, за своего комвзвода, за этого
самого капитана. Он все понял. Их привезли для расстрела…
Потом парень долго, казалось – вечно, зачем-то снимал
ботинки, что-то рассматривал на земле, медленно выпрямлялся,
откуда-то прилетела команда: «Тов-сь!»; потом такая же
нелепая команда «Пли!»; и они палили из пяти стволов; и в
пацане образовывались алые отметины попаданий, и он медленно
оседал на землю, а когда кончились патроны в рожках солдат,
капитан подошел к недвижному телу и стрелял в него, уже
мертвого; и три километра (или пять) обратно они ехали
полжизни; и Вальку рвало у палатки, когда капитан дал
команду – разойтись по подразделениям; и друзья спрашивали:
«Что случилось? Куда возили?», – а он не мог ничего сказать;
появился комвзвода и попросил (именно – попросил!) почистить
автомат; и только тут Валька обнаружил в казеннике… патрон,
который встал поперек, который переклинил затвор, который не
позволил «выплеснуть» весь магазин… и рожок оказался почти
полнехоньким. Без двух патронов. Что-то схлынуло. Отпустило.
Только страх, который в последний момент он увидел в глазах
того пацана, наверняка – ровесника, а может и того меньше,
продолжал преследовать. Мерзко и противно носить в себе
такое!
–
Но ведь автомат заклинило! – говорю Валентину, – Заклинило!
–
А разве это – самое важное?! Я пять лет потом замаливал этот
грех. И ты, батюшка, мне то же самое говорил. И сам я хочу
верить в то, что так и не попал в того пацана. Я – солдат,
который видел убитых товарищей, сожженные машины, танки,
ходил в разведку в глубокий тыл, был контужен и ранен, я… я
участвовал в таком позоре! Но ведь другие попали!
Понимаешь?! – и слезы катятся по щекам седого, как северная
даль, сорокалетнего парня. Он курит сигарету за сигаретой. И
боль разрывает его на куски. И стыд. И чую, – перехватывает
и мою глотку. И боюсь при нем вылиться на асфальт подле
храма слезами невероятного, неизбывного горя. И тут замечаю:
по асфальту ползет маленький паучок с серебристым крестиком
на «попке». Он ловко забирается на мой ботинок. Думает
несколько секунд и так же быстро, как забрался, слегка
подбоченясь, спускается. Он, похоже, торопится по своим
паучьим делам.
–
У каждого своя стезя, – шепчу куда-то в себя и снова, в
который уже раз, иду молиться за него – покореженного войной
мальчика с седой головой…
Октябрь 2004
Пятигорск |
